А сотворившие это зло, его родители, живы, здоровы и неизменно во хмелю. Как теперь выяснилось, у его отца и матери много сестер, братьев, бабушек и дедушек, людей состоятельных, обеспеченных квартирами и средствами, но не желающих обременять себя заботами об этом ребенке. Да и Андрею не дай бог когда-либо встретиться с кем-нибудь из них. Погибнет он тогда.
А сейчас?
А сейчас над ним и над нами нависла совершенно реальная угроза несовместимости нашей совместной жизни. Он нас ни в чем и никогда не смущается. Он хочет жить по своим канонам. И вот можно умереть около него, но сдвинуть его со своего бессмысленного упрямства невозможно.
"Нет, не хочу. Нет, не пойду. Нет, не буду делать. И ты меня не заставишь".
И это во всем - и в малом и в большом. Мы так устали от этого, что передать Вам обычными словами состояние нашей несостоятельности просто невозможно.
Скажите, почему пьющим женщинам разрешают рожать детей? Какой сонм людей они делают несчастными!
Андрею нужен крутой характер, строгий контроль, незыблемый режим. Где эти условия он может получить? Частных пансионов у нас нет. Нахимовское и суворовское училища не возьмут его. Детский дом его погубит. В нашем городе и особенно в нашем большом доме многие знают, что Андрей - приемный сын. Если узнает он - будет беда. Переехать в другой город тоже невозможно. Слишком сложно устроено наше бытие.
Вот брата его родного и единственного мы разыскали и очень пожалели, что сделали это поздно. Коля - отличный парень. Ему сейчас двадцать три года. Детство его до девяти лет в семье алкоголиков, а потом в детском доме было безрадостным. И все-таки он выкарабкался. Был в армии. Вернулся, женился. Родился сын Сережа. Это первый его семейный дом, он очень дорожит им, любит его. Он очень загружен. Учится в десятом классе. Сдает экзамены по специальности (он шофер III класса). Много работает. Воспитывает сына.
Встречается Коля с Андреем очень редко. Они еще и живут далеко. На самой дальней окраине города. Адрес от Андрея скрываем, так как там же проживает родная тетка, сестра отца Андрея и Коли, - личность весьма отрицательная. И все это для Андрея новая травма. Любит он Колю, его дом, наверно, больше жизни. Может быть с Колей неограниченное количество времени, прилипнув к его боку, составив неразделимую семейную скульптуру, неразбиваемую, нерасклеиваемую. Будучи крайне непоседливым и нетерпеливым, с маленьким Сережей может возиться часами, забыв об играх, друзьях и улице.
Каждая встреча для Андрея - счастье.
А нас он не любит. Он, как кукушонок, подброшенный заботливой мамашей в чужое гнездо. Ему все там не нравится, и он стремится как можно скорее избавиться от навязанной компании и повыкидывать своих безобразных собратьев по гнезду. Впрочем, жить с нами он согласен, поскольку обеспечивается уют, забота и безрежимность.
Что же дальше делать? Так, как было, уже оставлять нельзя. Помогите нам. Рассудите.
Вот вчера он закончил учебный год. Перешел в следующий класс. Рады мы очень. И он тоже. Уж очень тяжело дается нам учение. Я училась вместе с ним, ну конечно, дома, по его учебникам, чтобы не было у него возможности что-либо не понять, не суметь и не сделать по этой причине домашнего задания.
Поверьте, не так уж легко древним старухам проходить науки - даже такие несложные, какие они есть в пятом классе.
Вечером дочь моя принесла великолепные махровые гвоздики, подарки. Мы вместе с ним готовили "улучшенный" ужин. И не было лучше ребенка на всем свете. А еще через десять минут после ее прихода он собрался идти гулять. Было десять часов. Надвигалась ночь, и рушилась надежда на уютный семейный ужин. Я не пустила его гулять. И что тут было, что тут было... Он ревел и вопил, как будто какой-то недосвергнутый инфант лишился престола. Его вопли, наверно, слушали, увы, уже не изумленные жители большого дома и голуби на крыше.
"Не надо мне ничего, пусть все провалятся. Я хочу гулять, и я все равно пойду, вот ты не пустила, а я пойду".
В мой адрес летели такие ругательства, до которых трудно додуматься. "Старая дура" было самым демократичным из них.
Потом он успокоился, даже извинился. Но сегодня утром не пошел в школу на трудовые занятия, грубил, дерзил. Потом, не позавтракав, сел на велосипед и уехал в неизвестном для нас направлении. И вот кончается день, его нет. И приходила незнакомая нам бабушка очень хорошего внука, которого обидел Андрей. И она жаловалась. И мы извинялись. И знали - это месть за отказ в исполнении его желания. Отказ не переносится, не воспринимается. Непривычка к отказу толкает его на зверство. Он ненавидит меня сейчас с необычайной силой. И так же будет "любить", если я буду разрешать ему все подряд. Резонно ли это? Да, в наших условиях резонно!
Ну вот и все, что я хотела Вам рассказать. И спасибо Вам, что выслушали меня. Ведь всем известно, что слушать труднее, чем говорить. Спасибо Вам, что не караете меня сами и не подали на меня в суд (пока не подали) за кражу Вашего времени, за нарушение Ваших границ, за несанкционированное вторжение в Ваши земли. За непомерно длинное и заунывное письмо.
Вы думаете, что жутче его нет ничего на свете? А вместе с тем одна из корреспонденток доктора В. Л. Леви написала ему письмо на пятистах страницах, а так как, пока она писала, кое-что изменилось в ее жизни, она заверила доктора, что вышлет дополнение.
Я не пошлю Вам постскриптум, но буду неустанно ждать ответа.
Нина Степановна Семенова.
2
Нина Степановна,
письмо Ваше легло на сердце мое тяжелым камнем. Вы как будто нарочно взялись показать мне, да и всем, кто работает в литературе, насколько нелегка ответственность за слово сказанное: не только похвалы, не только брань - это-то самое простое, - а возврат тебе твоих же вопросов, точно бумеранг, совершив круг, идет на тебя, и все дело теперь в этом, как ты себя поведешь - отскочишь, испугавшись, или поймаешь его, не побоишься боли в руке и сердце, возьмешь на себя обязательства, которые вроде не полагается брать, нет во всяком случае такого правила - советовать, вмешиваться в реалии чужой - и далекой - жизни.
Но Вы не думаете о правилах, когда болит Ваша душа, Вы не думаете о том, что я, к примеру, вовсе не педагог, не психиатр, не руководитель народного образования, что у меня и прав-то таких нету - прочитав письмо, взяться за разбор другой жизни - других жизней! - за дело не литературное и, таким образом, освобожденное от конкретных имен и адресов, хотя и бесконечно важное для меня, а совершенно реальное, во плоти радостей и слез.