В здание Ансамбля песни и пляски входит народная артистка СССР Халима Насырова. Ее приезд неожидан.
— Покажите мне вашу новенькую, — говорит она. — Если это та, которую я слышала, проезжая, то вы нашли отличный голос…
Анна Матвеевна быстро, что вообще ей несвойственно, пробирается сквозь круг молодежи, окружившей гостью, и чинно кланяется ей.
— Это вы… новенькая? — удивлена гостья.
Все смеются происшедшему недоразумению, и больше всех смущена сама Анна Матвеевна.
— Я, как новенькая, ей-богу! — растерянно отвечает она. — Уж я рада, рада такому случаю…
И в это время Фатьма, подойдя к гостье и обняв Анну Матвеевну, говорит:
— Это она спасла меня и привела сюда. Теперь она мать мне.
И тогда почтительно обращается Халима к Анне Матвеевне:
— Зайдите ко мне с вашей дочкой. Я хочу, чтобы из нее вышел толк. Какую прекрасную песню ты привезла с собой! Надо, чтобы ее все пели! — Халима сама запевает эту песню.
Все рады счастью девушки. И она сама больше всех.
Повзрослевшая и похорошевшая, она выглядит сейчас иной, чем в кишлаке. Ею овладел город. Она изменилась.
Счастливыми глазами, немного даже самодовольно, обводит Анна Матвеевна окружающих. В поле ее зрения попадает окно института через улицу и в окне Павел Иванович, невероятно изумленный всей этой сценой.
— И вы запели, Анна Матвеевна? — кричит он через улицу, но только она одна слышит его ироническую фразу и отворачивается надменно.
Через две ступеньки на третью вбегает Анна Матвеевна на высокий этаж и — подобно ветру — появляется в кабинете Павла Ивановича. Она разъярена. Она задыхается.
— Что же это вы, матушка! Сами в Ансамбль песни и пляски раньше меня затесались!.. — говорит ей Павел Иванович.
Теперь она покорена, пристыжена.
— Ну, ладно, пойте, пока меня дома не будет. А я поеду поохотиться!
Звонит телефон.
— Я слушаю… — говорит Павел Иванович. — На охоту собираюсь, на кабанов… За водой поохотиться? Я за ней тридцать лет охочусь, товарищ Османов, и все бес толку.
Услышав имя Османова, Анна Матвеевна всплескивает руками.
— Я и не унываю… А ружьишко все-таки возьму. За Хусаем как раз камыши подходящие есть! Жду вас! — Он кладет трубку. — Обследуем все! — иронически произносит Павел Иванович.
В Хусае люди все еще не сдаются.
Фанерный щит с надписью «Колхоз имени Сталина» в пыли, как в паутине. Птица, садясь на него, выбивает клуб пыли, словно села на дымящийся костер.
Юсуф вместе с десятком комсомольцев копает арык.
Неглубокий, кривой, обрывистый, как трещина в черством хлебе, беспомощно тянется он в пески без границ.
Полуголые, тощие, но одержимые несбыточной мечтой, возятся они в земле, видно, не первый день. Их ребра кажутся распухшими, а кожа меж ребер втянутой внутрь.
Время от времени Юсуф обходит товарищей и смачивает их губы мокрою тряпкой. Кувшин с водой висит у него через плечо.
Ахмед Ризаев, председатель колхоза имени Молотова, едущий на осле, приближается к арыку.
— Хорманг! Не уставайте! — приветствует он работающих. — Много осталось? — и заинтересованно оглядывает арык. — На свой счет делаете?
— К вам на Алты-Барык идем, — отвечает Юсуф.
— Ф-фью! После смерти на третий день там будете, — и Ризаев смеется своим словам, как хорошей остроте.
— Мы воду по каплям делили, слезы и получались, — говорит Юсуф:
— У всех так, — говорит Ризаев. — Не у нас одних. Всем воды мало. Нам даже больше, чем вам, требуется, потому что ваш колхоз — так себе, слабый, а наш — «Молотов», впереди идет. Соседи удвоят хлопок, а мы утроить должны. Они сад разбивают, мы — два… Понял?
Он достает из переметной сумы тыкву с водой и отливает немного в кувшин Юсуфа.
— Помогу, чем могу. Воды вашей не вижу, а песня есть. Петь можно, — и, сев на осла, удаляется, беззаботно запевая новую, еще нескладную, песню.
Тогда один из юношей бросает кетмень и закрывает лицо руками.
Один за другим бросают работу и остальные. Но у них нет сил даже итти. Они ползут.
— Дай немного воды, Юсуф, — просят они.
— Лучше умрем, — говорит Юсуф. — Воды не дам.
Они окружают Юсуфа со всех сторон, готовые на преступление. Но он тоже не собирается уступить.
— Дай воды! — кричат они. — Дай воды.