Ишан кричит:
— А техника? Цемент, железо есть?
Старик отвечает:
— У меня сын цемент делает, говорит — никакой в этом хитрости нет. Прошу вас, отдаю сына на общее дело, пусть всем цемент делает. Иногда так бывает — сладит народ песню о своей мечте, а потом лет через сто — двести из мечты жизнь делает. А иногда и так бывает — построит человек хорошее что-нибудь и сам обрадуется. Еще и песни нет, а дело готово. Так тоже очень хорошо иногда бывает.
К группе подходит Османов. Ахмет Ризаев, стоя на грузовике, в отчаянии бросает на землю тюбетейку:
— Обогнал! И кто обогнал? «Руки прочь»! На первом месте от хвоста сидит, а тоже лезет!
Османов берет слово:
— Большое дело тем хорошо, что его надо быстро делать, — говорит он старику. — Вы, отец, хорошо сказали. Люди должны мечтать, большевики — тем более. Мы люди особого склада. Мы родились от тех, кто всегда мечтал о будущем, всегда смотрел вперед и впереди искал то, что ему нужно для сегодняшнего… Маркс видел образ грядущего мира. Ленин предвидел нас, а Сталин видит тех, кто придет нам на смену. Большевики всегда так живут: у них всегда лет на пятьдесят, на сто вперед глядят. Сила есть? Охота есть? Значит, все есть. Пойдем обдумаем, напишем товарищу Сталину.
— Нет! Нет! Нет! Не надо! — раздаются крики. — Это еще обсудить надо.
— Надо сначала сделать — потом доложить, — советует старик оратор. — Колхозы у нас крепкие, народу скучно без большого дела. Слабые были бы — не решились. А сильным все можно…
Трудности, о которых никто ничего не знает, пугают многих.
— Кто хочет — пусть делает!
— Добровольно надо! — раздаются голоса.
— Это не война, чтобы всем итти! У кого воды мало — пусть идет!
И народ начинает разбиваться на группки.
Но тут, стоя на грузовике, как на трибуне, в круг людей въезжает тучный Ахмед Ризаев, председатель колхоза имени Молотова.
— Кто сильный — тот сразу себя показать может, — самодовольно говорит он. — Дай путь воды, двести мужчин с кетменями завтра выйдут, сам кормить их буду. Я первый колхоз в районе, я везде первый буду.
— Я тоже не хвост своего района, — возбужденно кричит подбежавший председатель колхоза имени Буденного. — Я тоже двести мужчин дам с кетменями, тридцать арб, чайхану, два оркестра. Мои колхозники нигде своих лиц не теряли. Пожалуйста, пиши в протокол.
— Э-э! Что делают! Что делают! — раздается в народе. — Миллионеры дерутся!
Хамдам стоит в отдалении. Лицо его печально и серьезно.
Слепой старик, может быть нищий, ведомый старухой, торопливо входит на площадь.
— Что решили? — спрашивает он, натолкнувшись на Хамдама.
— Отец, я человек новый в этих местах.
— Голос твой что-то помню… Хамдам?.. — И слепой, отшатнувшись, стремится прочь.
Подслеповатый басмач и ишан наблюдают за сценой издали.
— Связь установил, — коротко замечает басмач. — Большое дело будет. Он знаешь, какой человек? В Соловках был. На «Волга — Москве» был.
…Возбуждение нарастает.
К тщедушному председателю колхоза «Руки прочь», сидящему в чайхане со стариком в фетровой шляпе, подбегает комсомолец.
— «Молотов» и «Буденный» по триста кетменей дали, по тридцать арб, кино, оркестр…
— Куда дали, сынок? — растерянно спрашивает старик в фетровой шляпе. — Э-э, мы лицо свое потеряли! Давай, давай скорее, — торопит он председателя.
И, не входя в существо дела, дожевывая палочку шашлыка, председатель говорит:
— Какое у них кино!.. Пойди скажи, ставим, что они ставят, да еще театр из центра… Псс!.. Четыре доктора еще можем!
Парень убегает, и старик в фетровой шляпе спрашивает председателя:
— А для какого дела театр, председатель-ага?
— Секретное дело. Нельзя сказать. Сам еще не знаю. Но если люди идут — и я иду.
— Это правильно, — одобряет старик. — Самое главное в таких делах — лица своего не потерять.
А в это время на площади председатель колхоза имени Молотова кичливо кричит председателю колхоза имени Буденного:
— Мы еще ни разу не болели, чтоб нам у твоего доктора лечиться! До конца дыхания моего дойду, а первый останусь.
Страсти разгораются, растет возбуждение, и никто не обращает внимания на человека, со звонком в руках обходящего площадь.
Тогда Османов приказывает вынести из кинотеатра наружу столы, покрытые красным сукном, и стулья.
Стулья подставляют прямо под говорящих и спорящих людей. Люди не замечают, что сели, и все спорят, и все кричат.