С холма, откуда Османов наблюдает за взрывом, не ясно, что происходит на дамбе.
— Авария! — разносится слух, и все, кто был на холме, спешат к дамбе.
Стадо так утрамбовало бетон, что уровень бетона теперь ниже берега. Стадо, как в ящике.
— Замечательный народ! — говорит Павел Иванович подошедшему Османову. — Все — сразу.
Он забыл, что только что говорил другое.
— Молодцы! Изобретатели превосходные! С ними не пропадешь!
В это время Хамдам, проходя мимо с мотками бикфордова шнура, сталкивается с басмачом и ишаном.
— Хамдам! Узнаешь? — спрашивает его басмач.
Хамдам, вглядевшись в басмача, утвердительно кивает головой.
— Ты от кого работаешь? — тихо спрашивает басмач у Хамдама.
— А ты?
— Я от Англии, — шепчет тот, кивая и на ишана.
— А я от ГПУ, — коротко отвечает Хамдам, беря басмача за ворот халата. — Взрывпром НКВД! Слыхал?
И тут впервые мы видим на халате Хамдама медаль.
Канал во многих местах готов. Уже возведены мосты, виадуки, плотины.
Османов и Павел Иванович подъезжают к развалинам Хусая, к остаткам древнего арыка. Здесь когда-то топили Тохтасына. Здесь его сын Осман спасал отца, зажимая рукой рассеченную грудь.
Экскаватор вгрызается в старую землю. Ковш поднимает вместе с землей гнилые бревна, камни в полуистлевших корзинах, человеческие скелеты, связанные проволокой по нескольку штук вместе.
— Что это?.. Подождите, подождите!.. — и Павел Иванович останавливает экскаватор. Отирая лицо платком, он растерянно говорит Османову:
— Лет сорок тому назад здесь произошло ужасное событие. Вы должны были о нем слышать. Вы ведь из Хусая…
— Да.
— Делили воду… Это было мое первое знакомство с водой в быту…
— Да. Вы стояли вот там, — говорит Османов.
— Что? — Глазами, омертвевшими от ужаса, глядит Павел Иванович на Османова.
— Вы стояли вот там, — повторяет Османов. — А я прыгнул в воду спасать отца… здесь вот…
— Кто вы? Боже мой, кто вы?..
— Я сын одного из этих Тохтасынов…
Павел Иванович закрывает глаза.
— Жизнь наша прошла для того, чтобы снова вернуться к началу, но пришла иной, удивительной, — говорит Османов.
— Мы с вами вернулись к сухим костям, чтобы успокоить их водою счастья. Наша с вами вода влилась в историю.
Расстроенный воспоминаниями, расстегивает Османов низкий ворот своей украинской рубашки и открывает грудь, исполосованную глубокими шрамами.
Павел Иванович узнает в Османове маленького Османа.
— Так вот когда мы с вами встретились, друг мой, — говорит он.
— Мы с вами и не расставались, профессор! Каждый по-своему искали мы дорогу к молодости, которая была бы другой, чем наша… Опустите ковш! Бережно положите кости мучеников!.. Здесь мы построим памятник борцам за народную воду, борцам, мученикам и жертвам ее!
Османов берет Павла Ивановича под руку, и они идут, как братья, смахивая пальцами слезы со щек.
— Ту воду никак нельзя было и поделить теми старыми средствами, — говорит Павел Иванович.
— Да. Нельзя. Мы построили социализм и вернулись с вами на места ужаса, чтобы по-своему закончить то, что не могла закончить их жизнь.
— Слушайте, Османов! Я гораздо старше вас — и старше, и наивнее, и в общем так далее… Но раз возвращаемся к молодости — надо к ней возвращаться всем своим существом… Понимаете вы меня?
— Я чувствую вас.
— Ну, и что скажете?
— Вам давно-давно пора стать коммунистом.
— Давно-давно — не значит ли это, что уже поздно?
— Если в нашем распоряжении хотя бы один только день жизни — мы обязаны и этот день прожить всей душой!..
Павел Иванович входит в свою палатку.
Анна Матвеевна плачет, сидя на походной кровати.
— Что, и у вас какие-нибудь воспоминания? — хмуро спрашивает ее Павел Иванович.
Та отмахивается.
— Хоть в партийном порядке дело рассматривай! — говорит она со вздохом.
— Это о ком же?
— Да об Юсуфе этом. Шалава, истинный бог, шалава!.. Голодранцем был, так Фомушку только и смущал, только к себе и сманивал. Вывели человека в люди, так теперь — ах, извиняюсь, жить негде.
— Это любовь, Анна Матвеевна! — говорит вошедшая в палатку народная артистка Халима Насырова.
— Оставьте, пожалуйста. Откуда это видно? — недружелюбно спрашивает ее Анна Матвеевна. — В наше время…
— В ваше время вы вот девушкой и остались, — говорит Павел Иванович.
— Им сейчас делать нечего — вот они и любить разучились. Это такие люди — будет аврал, шторм, прорыв, катастрофа, они тут и устроятся. Любят, чтобы у них все сразу, все вместе, то и другое. Жалко, нигде прорыва нет, чтоб их послать!.. Там бы все и устроилось…