Тишина на поле брани стала страшна, весома, зрима.
Александр выхватил из чьих-то рук топор, исконное русское оружие, и прыгнул с конем и, навалясь на магистра, ударил топором по его руке. Меч и рука отскочили в сторону. Немец тут же стал валиться с коня.
Кольчужный мастер Игнат с десятком новгородцев подбежали к шатру епископа и, повалив его топорами, стали вязать епископа.
Ураган криков пронесся по озеру. Все побежало в разные стороны. Магистр неуклюже стал на колени и поднял оставшуюся целой руку.
Александр вновь опустил вскинутый топор.
— В обоз! — сказал он, глядя на магистра, возле которого с недоброй усмешкой уже суетился Пелгусий, надевая на магистрову шею веревочную петлю. Молодой рыцарь, видя позор магистра, крикнув что-то, закололся кинжалом. Двое чудских старшин схватили за руки своего вожака Ротгэйма. Третий, поплевав на руки, быстро и молча срубил ему голову. По озеру разлилась взбунтовавшаяся, зверино одетая чудь.
Кольчужник Игнат тем временем уже вязал епископа, когда толпа монахов, размахивая крестами, как топориками, набросилась на него и отбила епископа.
Бой, распавшись на групповые встречи, подвигался берегом, вдоль опушек леса. Озеро осталось позади. Сизая дымка раннего вечера уже всходила над его льдом. В лесу взвывали, зовя друг друга, волки. С шатрового холма бежал Твердило. Кольчужник Игнат догнал его с арканом. Вдоль дороги стояли брошенные обозы немцев. Сани их были гружены мотками веревок для вязки пленных, смолой и паклей для поджога домов.
Игнат был уже за спиной Твердилы, когда показалось несколько обозных немцев. Твердило махнул им рукой и, обернувшись к Игнату, коротким «рукавным» ножом полоснул Игната по горлу.
— Коротка кольчужка! — прохрипел Игнат, падая.
В это время проскакал, трубя, всадник без шлема, с головой, покрытой инеем, с замерзшими волосами.
— Назад! К бою! — прокричал он. — Чудо свершится!..
На льду еще дрались. Остатки рыцарей собрались в кулак.
Теперь, когда русские молча закрепляли свою победу, немцы исступленно пели. Твердило, грубо подгоняемый всадником с замерзшими волосами, юркнул в середину строя.
Бабы рубили топорами лед, кололи его копьями.
Железные ноги рыцарей были в ледяной коре. Некоторые прилипли ко льду и стояли, как статуи с живыми руками.
Они стояли, построившись четырехугольником, выставив зубья копий.
Александр, далеко опережая своих, на карьере несся к четырехугольнику немцев.
Рыцари ринулись навстречу, бия мечами и крича:
— Gott mit uns!
И затрещало. Конь Александра взвился свечой и на мгновение замер на задних ногах, хрипя, раскрыв ноздри и поводя обезумевшими глазами. Треща, качнулся и пополз, провалился под тяжестью лед, влача в зимнюю темную воду тевтонских бойцов. Монахи в последний раз подняли черные кресты.
— Победа! — закричали русские.
Епископ, один, без свиты, путаясь в длинном шелковом одеянии своем, накинутом на полушубок, бежал к лесу. Метель, что зачиналась с утра, теперь уже просторно вилась по затихшему озеру. К опушке леса, мигая огоньками глаз, сходились волки. Твердило вылез из проруби мокрый, обледеневший, борода в сосульках, снял полушубок и шапку с мертвого новгородца и побежал, пополз, примерзая… Монахи, спеша за епископом, отбивались крестами от топора Пелгусия. На кровавом льду озера остались ползущие раненые да неподвижные тела убитых. Воронье кружилось над ледовым побоищем. Где-то далеко, во мгле, трубили рожки, звучали бубны да голосила чудь.
Скрипели новгородские обозы.
— Мало, черти, веревок взяли! — кричала псковитянка. — Вязать нечем!
Новгородские девушки клали раненых и убитых в сани.
…Бой кончен. Кривая, монгольского облика, луна всходит над озером. Кругом тела. Отовсюду слышен шорох жизни. Тут каркают, дерясь, вороны, там глухо стонет кто-то, там ноет в беспамятстве. Движутся по полю огни. Жены и матери ищут своих…
Сбрасывая с себя двух мертвых немцев, встает на колени Буслай и оглядывает вокруг поле русской славы. Невдалеке, раскинувшись свободно, лежит неподвижный Гаврило Олексич. Кто-то идет, спотыкаясь о тела павших. Это воеводиха-пековитянка! Волосы ее распустились, голова в крови. Она несет на руках тело Саввы.
— Будь судьей-матерью! — кланяясь до земли, говорит ей Буслай. — Спор был промеж мною и Гаврилой на храбрость. Дойдешь до городу, скажи, передай: кто жив — тому венец, а на мертвого сраму не возводить.
— Скажу, Василий, — строго говорит псковитянка.
Тут падает Буслай без сознания.