Музам Киприда грозила: «О девушки! Чтите Киприду, Или Эрота на вас, вооружив, я пошлю».
Музы же ей отвечали: «Аресу рассказывай сказки! К нам этот твой мальчуган не прилетит никогда».
Я, та Лайда, что гордо смеялась над всею Элладой, Чей осаждался порог роом влюбленных, дарю
Пафии зеркало; видеть себя в нем, какою я стала, Уж не хочу, а такой, как я была,— но могу.
Археанасса со мной, колофонского рода гетера, Даже морщины ее жаркой любовью горят.
Ах, злополучные те, что на первой стезе повстречали Юность подруги моей! Что это был за пожар!
Древней Гекабе, а с нею и прочим рожденным в ту пору Женщинам Трои в удел слезы послала судьба.
Ты же, Дион, совершивший такое прекрасное дело, Много утех получил в жизни от щедрых богов
В тучной отчизне своей, осененный почетом сограждан, Спишь ты в гробу, о Дион, сердце пленивший мое.
Мы — эретрийцы, с Евбеи; зарыты ж, увы, на чужбине, Около Суз, от родной так далеко стороны.
Шумные воды Эгейского моря покинув когда-то,
Здесь мы в могилах лежим, средь экбатанских равнин. Славной Эретрии шлем мы привет свой. Привет вам,
Афины,
Близкие к нашей земле! Милое море, прости!
Девять считается Муз. Но их больше: ведь Музою стала С Лесбоса дева Сапфо. С нею их десять теперь.
Храм, что вовек не падет, искали богини Хариты; Вот и открылся им храм — Аристофапа душа.
Все уносящее время в теченье своем изменяет Имя и форму вещей, их естество и судьбу.
Тише, источники скал и поросшая лесом вершина! Разноголосый, молчи, гомон пасущихся стад!
Пан начинает играть на своей сладкозвучной свирели, Влажной губою скользя по составным тростникам.
И, окружив его роем, спешат легконогие нимфы, Нимфы деревьев и вод, танец начать хоровой.
Сядь отдохнуть, о прохожий, под этой высокой сосною, Где набежавший Зефир, ветви колебля, шумит,—
И под журчанье потоков моих, и под звуки свирели Скоро на веки твои сладкий опустится сон.
Море убило меня и бросило на берег, только
Плащ постыдившись отнять, что прикрывал наготу.
Но человек нечестивой рукой сорвал его с трупа,
Жалкой корыстью себя в грех пепомерный введя.
Пусть же он явится в нем к Аиду, пред очи Миноса! Тот не преминет узнать, в чьем нечестивец плаще.
Я — мореходца могила, а против меня — земледельца: Морю и твердой земле общий наследник Аид.
О мореходцы! Судьба да хранит вас на суше и в море; Знайте: плывете теперь мимо могилы пловца.
Образ служанки наяд, голосистой певуньи затонов, Скромной лягушки с ее влаголюбивой душой,
В бронзе отлив, преподносит богам возвратившийся путник В память о том, как он в зной жажду свою утолил.
Он заблудился однажды, но вот из росистой ложбины Голос раздался ее, путь указавший к воде;
Путник, идя неуклонно за песней из уст земноводных, К многожеланным пришел сладким потока струям.
Вакхов Сатир вдохновенной рукою изваян, и ею,
Только ею одной камню дарована жизнь; Я же наперсником сделан наяд: вместо алого меда
Я из амфоры моей воду студеную лью. Ты, приближаясь ко мне, ступай осторожнее, чтобы Юношу не разбудить, сладким объятого сном.
Я, служитель и друг рогатого бога Лиэя,
Здесь изливаю ручей светлосеребряных нимф И погруженного в сон баюкаю тихо малютку
Точно не отлит Сатир, а уложен ко сну Диодором; Сиит серебро, не буди прикосновеньем его.
В Книд чрез пучину морскую пришла Киферея-Киприда,
Чтобы взглянуть на свою новую статую там, И, осмотрев ее всю, на открытом стоящую месте,
Вскрикнула: «Где же нагой видел Пракситель меня?»
Нет, не Пракситель тебя, не резец изваял, а сама ты Нам показалась такой, как ты была на суде.
Пять коровок пасутся на этой маленькой яшме;
Словно живые, резцом врезаны в камень они. Кажется, вот разбредутся... но нет, золотая ограда