В о л ы н с к и й. Никакой мороки. Возьми слона, облей его с вечера водой - не далее чем к утру готов будет тебе слон ледяной.
Е р о п к и н. Это-то способ известный. С пламенем повозиться придется. А оду принес твой пиит?
В о л ы н с к и й. Принесет!
Хрущев. Чего-то у меня от этой затеи на сердце мутно.
В о л ы н с к и й. С чего бы? Повеселимся!
Хрущев. Князя Сергея жалко. Ославят его на всю Россию.
В о л ы н с к и й. Когда другой нет славы - хороша и такая.
Е р о п к и н. А проект писать далее будем?
В о л ы н с к и й. А как же? (Кубанцу.) Готовь для писания стол!
С л у г и вкатывают стол с чернильницами, перьями и бумагой.
Господа мои товарищи, прошу!
Хрущев, Еропкин, Мусин-Пушкин, Эйхлер и Кубанец вместе с Волынским пересаживаются от пиршественного стола к письменному.
Прошлый раз остановились на статье налоговой. (Эйхлеру.) Подготовил?
Э й х л е р. Так точно, Артемий Петрович!
В о л ы н с к и й. В этой же статье, господа мои товарищи, предлагаю крепко ударить по мздоимству!
К у б а н е ц. Батюшка, как по нем ударишь? Сколько стоит держава она стоит на мздоимстве. И сколько по нем ни ударяли, ничем его не сокрушишь!
В о л ы н с к и й. Ты еще куда с кувшинным рылом? (Эйхлеру.) Примеры подобрал?
Э й х л е р. Так точно. Примеров множество, как проклятые немцы в ничтожных даже чинах взятки гребут с православных!
В о л ы н с к и й. Давай сюда примеры! (Берут у Эйхлера бумаги.)
У такого же стола сидел Волынский, но это было полвека назад, когда он губернаторствовал в Астрахани. Длинной очередью к нему выстроились башкиры, калмыки и горцы, а впереди всех с кошелем - м у л л а в чалме, показывающей, что он сподобился побывать у гроба Пророка.
Собрал?
М у л л а. Собрал, бачка, как приказано. Куда сыпать?
В о л ы н с к и й. Сюда.
М у л л а (высыпает из кошеля золото на стол). Дрожим, бачка!
В о л ы н с к и й. Вы-то чего дрожите?
М у л л а. А как до царя дойдет, что мы один налог на него собираем, а другой - на тебя?
В о л ы н с к и й. Да это нешто налог? Это вы по своему желанию... любя меня... Ведь любите?
М у л л а. Любим, бачка!
В о л ы н с к и й. Дар любви. А ты - налог...
М у л л а. Мы так поняли, бачка, что налог. Потому что ты сказал: от каждого очага - по червонцу.
В о л ы н с к и й. Ежели все любят? Ведь все?
М у л л а. Все, бачка, все!
В о л ы н с к и й. Так ежели кого-нибудь обойти, хоть с одного очага не взять - он же обидится. Потому и сказал: с каждого очага! Чтоб никого не обидеть.
М у л л а. Никто и не обижен. Из-под подушек, из-под половиц вынимали с радостью - никто не обижен! А смотри!
Мулла показывает пальцем. И видит Волынский, что по ту сторону стола сидит царь П е т р I.
П е т р. Смотри, Артемка, смотри! Подойди-ка сюда! Ближе! (Бьет Волынского дубинкой.)
В о л ы н с к и й. Ваше величество, отец родной!
П е т р. Ведь все одно кончишь плохо. Лучше уж я тебя повешу посреди базара и через то в бедном этом народе добрую славу заслужу.
В о л ы н с к и й. Да стоит ли хлопот, ваше величество? Ну, изволишь меня вздернуть, потешишь инородцев. А назавтра придется на мое место другого губернатора. Думаешь - будет лучше? Лучше, ваше величество, никогда не бывает! Неправда сущая, будто человек красит место. Место красит человека, ваше величество! Обо мне хоть и ты знаешь, и они, что я червонцем довольствуюсь. А другой еще неведомо какие проделки и измены пустится учинять.
П е т р. Нет, повешу, повешу! Хапуга несносный, ненасытный! (Бьет.)
В о л ы н с к и й. Помилуй!
П е т р. Вспомнишь когда-нибудь, что я тебе предлагал - из своих рук повесить. Да поздно будет!
Продолжается разговор у стола с гостями.
В о л ы н с к и й (передавая бумаги, взятые у Эйхлера, Хрущеву). Господа мои товарищи, эти вот славные примеры на подходящих местах вставить в статью о налогах - и статья, почитаю, готова.
Х р у щ е в. Вставлю, затем сделаю общий огляд - готова или нет.
В о л ы н с к и й. Я без огляда разумею - готова. И перейдем к статье об устройстве армейском. Что делается! Давеча генерал Леонтьев ко мне прибегал: у сына, говорит, отбирают роту и отдают, - кому б вы думали?
М у с и н-П у ш к и н. Известно, кому-нибудь из немцев; не русскому!
В о л ы н с к и й. Точно! Бироновой жены племяннику!
Х р у щ е в. А по армии кто приготовит материал?
В о л ы н с к и й. Эйхлер! Скажешь кабинет-секретарям!
Э й х л е р. Слушаю.
В о л ы н с к и й. Какую книгу кабинет-секретари мне раздобыли! Мы с Кубанцем давеча до полночи читали. Куда Макиавеллю с его рассуждениями!
Е р о п к и н. Из истории что-либо?
В о л ы н с к и й. История царицы Клеопатры и императрицы Мессалины, баб развратнейших, написана Юстом Липсием. Да так написана - читаешь и мстится, что в нынешнее время все происходит. Инда жутко становится: как терпит всевышний, чтоб у этаких распутниц венец на голове держался.
Х р у щ е в. Поговаривают, Артемий Петрович, будто за нами с тобой присмотр есть.
В о л ы н с к и й. Кто поговаривает?
Х р у щ е в. Да челядь. Мол, интересуются, чего ради мы к тебе по вечерам ходим.
В о л ы н с к и й. Того быть не может. Сходимся мы для дела доброго, государству на пользу, а не во вред. Среди челяди моей наушников нет, народ совестливый. А главное - сужу по людскому обхождению со мной при Дворе и помимо Двора. По утрам просыпаюсь - приемная, верите ли, как улей пчелиный, гудит, всякому человеку я нужен. А государыня со мной пребывает неизменно милостивой. Так что ничего не опасайтесь, господа мои товарищи!
Х р у щ е в. Ну хорошо; кончим мы проект - и далее?
В о л ы н с к и й. Далее - направим проект ее величеству.
М у с и н-П у ш к и н. Как? Ей самой?
В о л ы н с к и й. Не Бирону же!
М у с и н-П у ш к и н. Не боязно тебе?
В о л ы н с к и й. Чего мне бояться? Меня сам Петр Великий хотел посреди базара повесить - и то не повесил!
6
Невская першпектива. Под фонарем встречаются Т р е д ь я к о в с к и й и К а н т е м и р.
Т р е д ь я к о в с к и й. Антиоху Дмитричу почтение.
К а н т е м и р. Здоров, брат. Куда бежишь, об чем хлопочешь?
Т р е д ь я к о в с к и й. Жизнь наша хлопотная. Чего-чего, а хлопот предостаточно, Антиох Дмитрич. Вот сейчас, слышали - князя Сергея Голицына женят на дурке-калмычке Бужениновой.
К а н т е м и р. А тебе что? Не тебя женят.
Т р е д ь я к о в с к и й. Так ведь еще раз унижение российского дворянства.
К а н т е м и р. А тебе что? Ты дворянин, что ли?
Т р е д ь я к о в с к и й. И поселяют их, вообразите, в ледяном дворце.
К а н т е м и р. Что ты говоришь!
Т р е д ь я к о в с к и й. Истинно говорю. Дворец ледяной, постеля ледяная, ночные колпаки ледяные.
К а н т е м и р. Не слишком пылкая будет брачная жизнь.
Т р е д ь я к о в с к и й. А я на эту дикость пиши оду.
К а н т е м и р. А не пиши.
Т р е д ь я к о в с к и й. Вам легко, Антиох Дмитрич, говорить. При вашем вельможном положении и титуле. И получивши только что четыре тысячи крепостных душ...
К а н т е м и р. Ну, какое там вельможное. Тоже, знаешь... А четыре тысячи нешто на меня одного: с братом и двумя сестрами велено поделиться. Экая шуба на тебе славная. Никак на медведях?
Т р е д ь я к о в с к и й. Артемий Петрович Волынский пожаловал со своего плеча.
К а н т е м и р. Значит, дела твои в гору пошли? Рад за тебя.
Т р е д ь я к о в с к и й. Спасибо на добром слове.
К а н т е м и р. А оду сочинил уже?
Т р е д ь я к о в с к и й. Увы мне, лишь первые строчки придумал.
К а н т е м и р. Ну что ж. Уже нечто. Иной раз все дело в самой первой строчке: пока ее, окаянную, придумаешь - с места не двинешься. И какая же первая строчка?