Ц а р и ц а. Ох, как рвешься к престолу, Эрнст!
Б и р о н. Не для себя, Анхен. Для нашего внука.
Входит А н н а Л е о п о л ь д о в н а.
Ц а р и ц а. Анюта, поди сюда. Скажи мне чистосердечно: любишь ты принца Антона?
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. О, ваше величество...
Ц а р и ц а. Если любовь слаба и не греет сердце - в твоей власти переиграть игру. Герцог Курляндский просит твоей руки для своего сына Петра.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. О, тетушка!
Ц а р и ц а. Все в твоей власти, А н ю т а.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Родимая моя тетушка, я помолвлена с принцем Антоном и не возьму свое слово назад.
Ц а р и ц а. Ты сделала выбор.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Да!
Б и р о н. Как жесток ваш отказ, ваше высочество. Не тем ли он вызван, что некто третий пользуется вашим расположением?
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Он вызван тем, ваша светлость, что я не хочу входить в ваше семейство, столь ненавистное народу, которым будет править когда-нибудь мой сын.
Б и р о н. Но за что, за что нас ненавидят, ваше высочество?
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Вы собираете все слухи и шепоты. Неужто об этом вам никто не шепнул?
Ц а р и ц а. Анюта, герцог Курляндский много лет верой и правдой служит нашему престолу. Ты не должна с ним так говорить.
А н н а Л е о п о л ь д о в н а. Слушаю, тетушка.
Б и р о н. А по письму Волынского какое же будет решение, ваше величество?
Ц а р и ц а. А какое решение ты счел бы разумным, Эрнст?
Б и р о н. Должно у него потребовать ответа: как смеет учить вас управлению державой и кого имел в виду, говоря о негодных людях, вас окружающих. Если мы точно не годны, он обязан доказать.
Ц а р и ц а. Так и сделаем. А кому поручим?
Б и р о н. Кого пожелает ваше величество. Об одном прошу: чтобы к этому следствию были приставлены русские.
Ц а р и ц а. Как ты великодушен, Эрнст!
Б и р о н. Ибо если хоть одно там мелькнет нерусское имя - Волынского объявят жертвой немцев.
Ц а р и ц а. Ну что же. Полагаю: Румянцев, Ушаков - ему по должности. И Яковлева секретарем.
Б и р о н. Как ты желаешь, Анхен.
Ц а р и ц а. Да, я так желаю. Только пусть не таскают беднягу в Тайную канцелярию, расспросят на дому.
Б и р о н. Нет, вижу, Анхен, прельстили-таки тебя его брильянты и пудра.
Ц а р и ц а. О ревнивец! Да разве на дому не то же самое?
Б и р о н (слуге). Ее величество изволит просить к себе генерала Ушакова.
10
В тайной канцелярии. У ш а к о в и К у б а н е ц.
У ш а к о в. И что же они читали по истории?
К у б а н е ц. Да все об царицах да императрицах. Цари и императоры их как бы не интересовали, один лишь женский пол. Про Мессалину читали. Про Клеопатру. Еще про Иоанну Неаполитанскую.
У ш а к о в. И все, говоришь, как на подбор?
К у б а н е ц. Одна другой поганей, ваше превосходительство. Нет такого непотребства, чтобы эти бабы скверные не совершали.
У ш а к о в. Ну ты говори-говори, да не заговаривайся. Об коронованных особах имеешь суждение.
К у б а н е ц. Ваше превосходительство, да эти коронованные - хуже самой последней девки.
У ш а к о в. И кто ж сочинил эту паскудную книгу?
К у б а н е ц. Какой-то Юст Липсий.
У ш а к о в. Француз, что ли?
К у б а н е ц. А кто его знает.
У ш а к о в. И что они, прочитав, между собой говорили?
К у б а н е ц. Разное говорили. Что, мол, при женском правлении всегда, мол, безобразия бывают.
У ш а к о в. Это кто же говорил? Хрущев?
К у б а н е ц. И он тоже.
У ш а к о в. А Еропкин?
К у б а н е ц. В ту же дуду дудел.
У ш а к о в. А твой барин, Артемий Петрович?
К у б а н е ц. Случалось и ему.
У ш а к о в. Такими словами?
К у б а н е ц. Истинно такими. Очень дерзостно говорил.
У ш а к о в. Вот ты, Кубанец, своего господина предал. Ты это осознаешь или нет?
К у б а н е ц. Ваше превосходительство сказали: говори, что знаешь, я и говорю.
У ш а к о в. А хорошо ли это, Кубанец? Ведь Артемий Петрович на тебя во всем полагается, говоришь. Ты в его дому хозяйничал, как в своем собственном.
К у б а н е ц. Да уж доверял более, чем сыновьям своим.
У ш а к о в. Вот видишь. А что это будет, Кубанец, если доверенные наши люди предавать нас начнут ни за понюх табаку? Ведь это будет светопреставление, Кубанец.
К у б а н е ц. Ваше превосходительство, а ужасный мой страх вы ни во что не ставите?
У ш а к о в. Страх - перед чем? Перед кем?
К у б а н е ц. Да с тех пор, как купил меня Артемий Петрович в Дербенте на невольничьем рынке, и по сей самый час, когда я вашим покровом осенен и спасен, - ни одной малой минуточки, ваше превосходительство, я не прожил без кромешного страха. Ведь человек-то немилосердный, человек безумный, а я - в его власти до последней кровинки.
У ш а к о в. Да что он мог тебе сделать? Прибить? Эка невидаль!
К у б а н е ц. Убить он меня мог, убить насмерть.
У ш а к о в. Да он бы за это ответил.
К у б а н е ц. А уж это, ваше превосходительство, мне б тогда было без надобности.
У ш а к о в. Наговорятся, значит, а потом пить.
К у б а н е ц. А потом, ваше превосходительство, пить до изумления.
У ш а к о в. Что еще говорили?
К у б а н е ц. Да я вам все объявил, что они говорили.
У ш а к о в. Все объявил? Ничего не утаил?
К у б а н е ц. Ни единого словечка. Желаю жить бесстрашно, безо всякого сомнения, и чтобы сердце мое было вам видно наскрозь, как стеклянное.
У ш а к о в. Да, это хорошо - так жить.
К у б а н е ц. Ничего не может быть лучше.
У ш а к о в. Давно б тебе прийти да облегчить сердце. Не догадался?
К у б а н е ц. Я, ваше превосходительство, сразу пришел, как только вы меня кликнули. А сам - да, не догадался умишком своим куцым.
У ш а к о в. Ну, иди, Василь Кубанец, живи, дыши без страха!
К у б а н е ц. Иду, ваше превосходительство, дышу! (Уходит.)
11
В доме Волынского. В о л ы н с к и й и К у б а н е ц у камина.
В о л ы н с к и й. Подай мне все бумаги, что в итальянском шкафу.
К у б а н е ц (подает бумаги). Извольте, батюшка.
Волынский бросает бумаги в огонь.
Зачем вы это?
В о л ы н с к и й. А они не нужны мне больше! А книга Юста Липсия где? Разыщи, чтоб сей же час тут была! (Жжет и книгу.) Так как, говоришь, кричал?
К у б а н е ц (передразнивая.) Я - профессор элоквенции! Я секретарь Академии! Я то, я се!
В о л ы н с к и й. Негодный урод! Любишь шубы носить - люби и оды сочинять, верно, Вася?
К у б а н е ц. Истинно, батюшка.
С л у г а (докладывая). Гости к вашей милости.
В о л ы н с к и й. Кто такие?
С л у г а. Генерал Румянцев, коллежский асессор Яковлев и генерал Ушаков.
В о л ы н с к и й. Ушако-ов?!
С л у г а. Он, батюшка.
В о л ы н с к и й. Слышь, Вась, а?
К у б а н е ц. Ничего, батюшка. Бог милостив. Главное, что Юста Липсия успели сжечь.
В о л ы н с к и й. Тшшш!
Входят ч л е н ы с л е д с т в е н н о й к о м и с с и и.
У ш а к о в. Господин кабинет-министр Волынский. По высочайшему повелению объявляется вам арест на дому!
В о л ы н с к и й. Владычица пречистая! В чем же я провинился, ваше превосходительство?
У ш а к о в. А о том будете по пунктам спрошены и по пунктам же ответите с полным чистосердечием.
В о л ы н с к и й. Прошу брать места, садиться.
Комиссия рассаживается. У двери становится к а р а у л.
Это что же - мне и из дому выходить нельзя?
У ш а к о в. Арест есть арест. Должен также передать вам высочайшее запрещение ездить ко Двору.
В о л ы н с к и й. Ни ко Двору, значит, ни со двора.
У ш а к о в (перед генеалогическим древом). Это, верно, и есть пресловутая ваша родословная? Кто же вам это присоветовал?
В о л ы н с к и й. Никто не советовал, а видел я такое дерево у покойного фельдмаршала Шереметева, да и себе решил.