Очевидно, здесь не обошлось без чьего-то воздействия, но вряд ли со стороны Бумпойнтеров, так как Сюзи хотелось, чтобы он остался в столице. Кто же это хотел услать его из Вашингтона? Бранта охватили прежние сомнения. Они еще усилились, когда начальник отдела положил перед ним письмо и заметил, что его оставила дама с просьбой передать Бранту в собственные руки.
— Она не знала, в какой гостинице вы остановились, но ей сказали, что вы зайдете сюда. Она сказала, что письмо довольно важное. Тут нет ничего таинственного, генерал, — продолжал начальник отдела, лукаво глядя на красивое, растерянное лицо Кларенса, — хотя письмо от очень хорошенькой женщины… которую мы все знаем.
— От миссис Бумпойнтер? — с напускной небрежностью спросил Брант.
Это был неудачный вопрос. Чиновник нахмурился.
— Мы еще не стали почтовой конторой для Бумпойнтеров, генерал, — сказал он сухо, — как ни велико их влияние в других местах. Это письмо от женщины совсем другого типа — от мисс Фолкнер. Ваши бумаги я пришлю в гостиницу; выезжайте сегодня же.
Если бы злополучный вопрос Бранта не отвлек внимания начальника, он, конечно, заметил бы, как изменился в лице и как поспешно ушел его посетитель.
На улице Брант тотчас вскрыл конверт. Но под ним оказался другой, надписанный тонким, изящным почерком: «Пожалуйста, не открывайте, пока не доедете до места назначения».
Так ей известно, что он едет! Может быть, это результат ее влияния? Все его подозрения разом воскресли. Она знает, что он будет вблизи линии фронта, и его назначение, которое она устроила, может оказаться интригой в ее интересах и в интересах противника! Нет ли в конверте письма к ее друзьям-конфедератам, которое он, по ее расчетам, должен передать из благодарности за ее самопожертвование? Не рассчитывает ли она сыграть на его рыцарских чувствах, на чувстве благодарности и чести? Пот струился у него по лбу. Что это за злополучная особенность его характера, почему он становится легкой добычей всех этих интриганок? Ведь он не повинен даже в волокитстве, менее подвержен женскому обаянию, чем большинство мужчин, но считается сердцеедом. Он вспомнил, как холоден был к мисс Фолкнер в первые дни знакомства и какое впечатление она произвела на его офицеров. Почему же среди всех она избрала именно его, когда другие были бы в ее руках мягче воска? Почему? Но за этим вопросом мерещился возможный ответ, о котором он едва смел мечтать, но который в самой своей неясности наполнял его трепетом волнения и надежды. Он ускорил шаг. Да, он увезет письмо с собой, но, когда придет время его открыть, он будет полон самообладания.
Этот момент настал через три дня, в палатке у перекрестка Трех Сосен. Вскрыв конверт, он с чувством облегчения убедился, что в нем нет ничего, кроме письма, предназначенного лично ему.
Началось оно без предисловий:
«Прочитав это письмо, вы поймете, почему я не заговорила с вами вчера при встрече, почему даже страшилась, что вы обратитесь ко мне: ведь я знала, что должна буду тут же сообщить вам известие, которое вы можете услышать только от меня. Я не знала, что вы в Вашингтоне, хотя мне было известно, что вас отстранили от командования. У меня не было возможности увидеть вас или написать; я приехала на вечер к миссис Бумпойнтер лишь для того, чтобы узнать что-нибудь о вас.
Как вы знаете, мой брат вместе с другим офицером был взят в плен вашим патрулем. Он думает, что вы догадывались об истине — что они бродили вблизи расположения ваших частей, чтобы помочь скрыться шпионке. Но он говорит, что, хотя им и не удалось помочь ей, она скрылась или перешла линию фронта при вашем содействии. Он говорит, что вы, по-видимому, знали ее, что, судя по словам мулатки Розы, вы с ней старые друзья. Я бы не стала писать об этом и вмешиваться в ваши личные дела, но, я думаю, вы должны знать, что я об этом не подозревала; когда я жила в вашем доме, я думала, что она для вас совершенно чужая. Вы даже не намекнули, что знаете ее, а я верила, что вы со мной откровенны. Я бы не стала писать обо всем этом, тем более, что я в любом случае постаралась бы исправить тот вред, который, как мне казалось, я вам причинила, но так как обстоятельства вынуждают меня сообщить вам ужасную развязку всей истории, я хочу, чтобы вы знали все.
Брат сообщил мне, что вечером после вашего отъезда похоронная команда подобрала на склоне холма тело женщины, полагая, что это мулатка. Но это была не Роза, а та самая женщина, настоящая и единственная шпионка, которую вы провели через кордон. Она была случайно убита конфедератами во время их первой атаки на рассвете. Только брат и его товарищ опознали ее, несмотря на грим и чужую одежду.
Под предлогом, будто она была служанкой у их друзей, они получили у командира дивизии разрешение взять ее тело, и она похоронена друзьями, среди друзей, на маленьком кладбище у перекрестка Трех Сосен, недалеко от того места, где вы сейчас находитесь. Мой брат считает, что я должна сообщить вам об этом: как видно, и он и его друг поняли вас, узнав или догадавшись о ваших отношениях с этой женщиной. Я знаю, что брата тронуло ваше благородное и великодушное отношение к нему, которое он приписывает вашему знакомству со мной, его сестрой. Вряд ли он понял или когда-нибудь поймет, какое трудное поручение он возложил на меня.
Теперь вы знаете, почему я не заговорила с вами при встрече: мне казалось немыслимым говорить об этом в обстановке празднества, совершенно несовместимой с ужасным известием, которое я должна была вам передать. А когда я столкнулась с вами позже — может быть, я была к вам несправедлива, — но мне показалось, что вы до того захвачены и поглощены другим, что я только нагоню на вас скуку сообщением, которое вас не интересует или уже известно и быстро забыто.
Теперь, когда я сообщила вам это ужасное известие, мне хотелось бы сказать и нечто другое. Не знаю, интересно ли вам это узнать. Но однажды вы великодушно считали, что я оказала вам услугу, когда отнесла письмо вашему командиру. Я лучше всех знаю вашу искреннюю верность долгу, ради которой вы приняли мою ничтожную помощь, но другие, как я слыхала, не оценили ее. Не согласитесь ли вы испытать меня еще раз? Ко мне здесь благоволят, и, может быть, мне удалось бы доказать вашим начальникам, как верны вы были долгу, даже если вы не очень верите своему другу, Матильде Фолкнер».
Он долго сидел неподвижный, с письмом в руке. Потом встал, велел подать коня и умчался.
Разыскать кладбище у перекрестка Трех Сосен было нетрудно. Оно было расположено на косогоре, поросшем соснами и кипарисами, и густо усеяно белыми крестами, издали похожими на цветы. Еще легче было найти среди старых, поросших мхом плит новый мраморный обелиск с простой надписью: «Элис Бенем, мученица». Рядом были могилы нескольких солдат-конфедератов с еще более свежими и простыми деревянными надгробиями, на которых были вырезаны только инициалы.
Брант опустился на колени у могилы. Его поразило, что основание мраморного обелиска запачкано пыльцой от роковых цветов, которые были возложены на могильный холмик; опавшие лепестки, темные и сырые, уже сгнили.
Он не заметил, сколько времени провел у могилы. А потом его, как это уже было однажды, призвал звук одинокой лагерной трубы, и он ушел, как и тогда, навстречу разлуке, на этот раз вечной.
Следующий месяц прошел в обучении новобранцев и стараниях влить в порученный ему маленький лагерь тот дух бодрости, который, казалось, навсегда покинул его самого. Время от времени в окруженный холмами лагерь, расположенный вблизи от великой битвы, приходили сообщения о жестоких боях и о дорогостоящих победах его старого дивизионного командира. Из Вашингтона пришел приказ ускорить боевую подготовку рекрутов, и у Бранта появилась слабая надежда снова попасть на поле боя. Но вслед за тем он получил предписание вернуться в столицу.
Он приехал, не питая ни надежд, ни опасений, душа его онемела от последнего испытания; ему казалось, что кто-то зло насмеялся над жертвой, которую он принес ради жены. Теперь больше не нужно было заботиться о ее безопасности, но он считал своим долгом хранить ее тайну, оберегая ее доброе имя, хотя раскрытие этой тайны помогло бы ему оправдаться.