Но что за перемена! Она сама не верила, что сейчас только бежала по склону, и яростный возглас мужа звенел у нее в ушах, и перед глазами бешено мчались вниз всадники. Здесь ее ограждали округлые кроны ольшаника, и в их серебристом облаке словно растаяла безумная кавалькада. Ничто не тревожило мирную красоту раскинувшегося вокруг луга, уходящего вдаль, к сонным силуэтам холмов. По самые стрехи засыпанный овин, распираемый соломой, бесформенный, словно весь топорщащийся перьями; легкое трепетание крыл и ласковый щебет ласточек и соек, мелькнувшая тень кружащейся над крышей вороны; сонная песня пчел в желтых цветах полевой горчицы, увившей его стены; чуть слышное журчание ключа по соседству — одного из тех некогда излюбленных индейцами водопоев, что дали название местности; все это вместе на какое-то мгновение тронуло сердце гневной, суровой женщины, которую с юных лет ничто не могло растрогать. Она испытала на миг сладостный покой и умиротворение зрелости, которых не знала прежде; но вместе с ними пришло сознание, что у нее хотят вырвать эту благодать, и кровь ее снова вскипела. Она тревожно прислушалась — выстрелов не было; значит, еще оставалось время, чтобы приготовить овин к обороне. Она обежала его и взялась за щеколду притворенных ворот. В этот миг внутри раздался не то смех, не то возглас, торопливое шуршание юбок, и, распахнув створки ворот, она успела только заметить, как легкая женская фигурка выскользнула вон через заднее окно. В косых лучах света, один среди тенистого сумрака, перед ней стоял учитель Джон Форд.
Смущение и замешательство из-за прерванного свидания, окрасившее поначалу щеки Форда, сменилось тревогой, когда он увидел кровь на лице миссис Маккинстри и ее растрепанные волосы. Она заметила это. Но в представлении этой обезумевшей женщины то было только лишним доказательством его вины. Не говоря ни слова, она сдвинула за собой тяжелые створки и наложила засов. И только тогда повернулась к нему, обтирая лицо и руки изорванным чепцом, и напомнила ему этим их первую встречу.
— Это Кресс была с вами? — промолвила она.
Он молчал, не сводя с нее встревоженного взгляда.
— Не лгите.
Он вскинул голову.
— Не собираюсь, — гордо ответил он. — Это…
— Я не спрашиваю, сколько это продолжается, — сказала она, указывая на шляпку Кресси, разбросанные книги и рассыпанные по сену полевые цветы. — Не спрашиваю и знать не хочу. Через пять минут либо ее отец будет здесь, либо эти собаки Харрисоны набегут всей сворой — вступать во владение. Если это, — она снова презрительно махнула рукой в сторону раскиданных цветов, — означает, что вы решили быть с нами заодно и делить наши беды наравне с радостями, то можете вытащить вон там из-под сена ружье и помочь нам защищаться. А если у вас другое было на уме, то спрячьтесь в сено и подождите, пока Хайрам сможет заняться вами.
— А если я не сделаю ни того, ни другого? — высокомерно спросил он.
Она поглядела на него с невыразимым презрением.
— Вон окно — можете вылезти, покуда я его не заперла. Встретите Хайрама, скажете, что бросили старую женщину одну защищать овин, в котором вы любезничали с ее дочерью.
Прежде чем он нашелся, что ответить, грянул выстрел и почти сразу же следом — еще один. Раздраженно махнув рукой, Форд поспешил к окну, обернулся, посмотрел на нее и, заложив ставни перекладиной, возвратился туда, где стояла миссис Маккинстри.
— Где это ружье? — спросил он почти грубо.
— Вот то-то, — сказала она, разворошив сено, из-под которого выступил длинный обернутый брезентом ящик. В нем оказался порох, дробь и два ружья. Он взял одно.
— Полагаю, я вправе знать, за что сражаюсь? — сухо спросил он.
— Можете сказать, что за Кресс, если они, — она указала в ту сторону, откуда раздавались выстрелы, — станут вас спрашивать. А сейчас можете подняться наверх и поглядеть, что происходит, — так же сдержанно проговорила она.
Не мешкая, он вскарабкался под стропила, радуясь возможности избавиться от этой женщины, которую сейчас просто ненавидел. В своей неразмышляющей любви к Кресси он старался не думать о взаимоотношениях с ее матерью, и теперь мать указала ему на неизбежность этих взаимоотношений столь неприятным способом, что даже сама страсть к дочери оказалась под угрозой. Он думал только о нелепости, бессмысленности и совершенной безвыходности положения, в которое попал. У него даже мелькнула мысль о шальной пуле, которая могла бы в завязавшейся схватке положить конец его нелепому положению и освободить его от ответственности. Оказаться запертым в овине с этой грозной фурией и вместе с нею принимать участие в беззаконной защите чьих-то сомнительных прав, сознавая к тому же, что втянут в это из-за собственной столь же сомнительной страсти, о которой ей все известно, — право, тут смерть казалась единственным способом избегнуть объяснений, которых он все равно не мог бы дать. И ко всему еще примешивалось горькое сознание, что Кресси не оценит его жертвы, что она, быть может, в эту самую минуту радуется безвыходности положения, в которое она его поставила.
Внезапно он услышал крик и стук копыт. Стены овина были обшиты досками неплотно, и в зазоры Форд, оставаясь невидимым снаружи, мог наблюдать за тем, что происходило на лугу вплоть до самого ольшаника. Слева показались пять человек и со всех ног бросились к овину. Одновременно справа из-за деревьев вырвался Маккинстри со своими людьми и поскакал наперерез. Но они, хоть и верхами, были значительно дальше и достигли задней стены лишь в ту минуту, когда Харрисон и его сторонники в недоумении остановились перед заложенными воротами обычно не запирающегося овина. Замешательство противника вызвало злорадные крики людей Маккинстри, впрочем, тоже повергнутых в недоумение. В том, кто возглавлял Харрисонов, Форд успел узнать туолумнского шерифа. Только этого, пожалуй, еще не хватало, чтобы довершить его несчастья. Итак, теперь он уже не беззаконный защитник чужой собственности от столь же беззаконных посягательств, — он оказывает сопротивление самому закону. Он догадывался, в чем дело. Разумеется, это дядя Бен натворил глупостей и вызвал теперешнее столкновение.
Между тем противники взвели курки, хотя овин по-прежнему разделял их. Один из приспешников Маккинстри прокрался в зарослях полевой горчицы и занял удобную позицию на фланге у Харрисонов, которые приготовились ломать ворота. Его обнаружили, раздался предостерегающий возглас, и Харрисоны отошли. Последовала пауза, а затем началась обычная гомерическая перебранка, с тою лишь особенностью, что здесь, на Западе, она была хитроумно рассчитана на то, чтобы спровоцировать противника открыть огонь.
— Что же вы не колошматите ворота, вы, ублюдки? Они ведь вам сдачи не дадут!
— Он боится, что щеколда выстрелит!
Смех со стороны Маккинстри.
— Да ты покажись из травы, суслик вонючий!
— Где ему! Он душу в пятки обронил, найти не может.
Издевательский хохот Харрисонов.
Каждый дожидался того единственного выстрела, который должен был развязать перестрелку. Даже в своем беззаконии они подчинялись примитивным правилам дуэли. Подчинялся им и представитель закона, сознавая их преимущества в подобной ситуации, но он не решался начать атаку на ворота овина и, вызвав огонь Маккинстри, пожертвовать одним из своих людей. Будучи человеком храбрым, он бы сам рискнул выйти первым, но, как человек благоразумный, отлично понимал, что без него его наскоро собранная команда сразу же обратится к диким приемам борьбы и не будет даже ни одного незаинтересованного свидетеля, который подтвердил бы потом перед обществом законность и справедливость его действий. Понимал это и учитель и лишь потому не поддался первому побуждению выступить в роли примирителя и посредника между воюющими сторонами. Вся его надежда была на выдержку миссис Маккинстри и на терпение шерифа. Но в следующее мгновение и то и другое повисло на волоске.
— Ну что же вы, боитесь подойти к овину? — язвительно спросил Дик Маккинстри. — Или вы думаете, там кто прячется?
— Я вам скажу, кто там прячется, — раздался хриплый, сдавленный яростью голос с холма. — Там Кресси Маккинстри и учитель прячутся в сене.
И Харрисоны и Маккинстри обернулись на голос — никто не заметил, как его обладатель появился у овина. Но в следующую минуту они испытали еще большее потрясение, ибо в ответ из глубины овина прозвучали слова миссис Маккинстри.