— Нет, — улыбнувшись и широко открыв свои большие глаза, сказал Кларенс виноватым тоном.
— Ну уж! — воскликнула юная барышня, испустив вздох меланхолического изумления. — Вы… вы… право же, другого и не скажешь! — И с этим загадочным высказыванием, которое ей самой, по-видимому, было совершенно ясно, она удалилась. Она не имела ни малейшего представления, от кого было письмо, и знала только, что Сюзи не хочет, чтобы оно попало в посторонние руки.
Этот эпизод оставил Кларенса равнодушным, хотя отнюдь не рассеял того беспокойства, которое внушала ему теперь подруга детства. Он никак не мог свыкнуться с мыслью, что причина его тревоги — она сама, что именно она оказалась единственным диссонансом в той аркадийской гармонии, которая рисовалась его воображению столь сладостной. В тех своих мечтах он опасался только миссис Пейтон — миссис Пейтон, чье кроткое общество теперь дарило ему лишь бодрость и спокойствие. Она была достойна любой жертвы, которую он мог бы ей принести. Последние два-три дня он видел ее редко, хотя она по-прежнему встречала его ласковой улыбкой. Бедный Кларенс даже не подозревал, что миссис Пейтон, подметив в поведении барышень и его собственном некоторые неопровержимые признаки и доказательства, сочла его неопасным и прекратила наблюдение за ним и что к тому же она смирилась с равнодушием Сюзи, которое, по-видимому, распространялось на всех, и поэтому ее больше не мучила ревность.
Оставшись днем в одиночестве и скучая, молодой человек вышел из патио по длинному сводчатому проходу через задние ворота дома. На ранчо, хотя и в умеренной форме, соблюдалась испанская сиеста. После полдника и хозяева и слуги обычно отдыхали — не столько из-за дневной жары, сколько из-за пассата, монотонно свистевшего за стенами в эти часы. Вблизи ворот на ветру билась плеть страстоцвета. Кларенс остановился неподалеку и устремил рассеянный и тревожный взгляд на колышущуюся равнину, но тут его окликнул тихий голос.
Это был очень приятный голос — голос миссис Пейтон! Кларенс оглянулся на ворота, но там никого не было, Он быстро посмотрел направо и налево — никого.
Снова послышался тот же голос и музыкальный смех — они, казалось, доносились из-за страстоцвета. Ах, вот оно что! В стене, полуприкрытое плетями страстоцвета, виднелось длинное и узкое окно, напоминавшее амбразуру; оно было забрано обычной испанской решеткой, а за ней, словно поясной портрет в раме, стояла миссис Пейтон, которая казалась еще красивее обычного из-за живописной игры света и теней.
— У вас был такой утомленный и скучающий вид, — сказала она. — Боюсь, что на ранчо вам нечем развлечься. И, конечно, созерцание этой равнины может только навести уныние.
Кларенс поспешил возразить ей, и когда он отвел ветку, загораживавшую окно, миссис Пейтон могла заметить в его глазах живейшую радость.
— Если вы не боитесь соскучиться еще больше, то, может быть, зайдете поболтать со мной? Вы, кажется, еще не бывали в этом крыле дома — в моей гостиной? Пройти нужно через холл, открывающийся на галерею. Впрочем, Лола или Анита вас проводят.
Кларенс вернулся в патио и быстро отыскал холл — узкий сводчатый коридор, похожий на туннель; царивший там сумрак казался еще гуще оттого, что в конце виднелось слепящее белое пятно двора. Контраст был резким и болезненным для глаз; пятно это окаймлялось чернотой — наружный свет оставался у порога и не проникал за него. Из двери, полуоткрытой где-то в этом монастырском сумраке, доносилось теплое благоухание вербены и сухих розовых лепестков. Руководствуясь им, Кларенс вскоре очутился на пороге низкой сводчатой комнаты. Еще два узких окна-амбразуры, подобных тому, которое он только что видел, и четвертое — широкое, с частым переплетом (все задернутые кисейными занавесками), наполняли комнату ясным, но таинственным полусветом, который казался присущим только ей. Стены выглядели бы угрюмыми, если бы не книжные полки с радужной бахромой, уставленные прелестными безделушками. Низкие кресла и кушетка, легкие столики и миниатюрное бюро, пестрые рабочие корзинки с клубками шерсти и загадочным калейдоскопом всяческих лоскутков и, наконец, вазы с цветами придавали помещению вид изысканный и уютный. В живописной небрежности обстановки чувствовался изящный женский вкус, и даже прелестный пеньюар из японского шелка, собранный у пояса и ниспадающий красивыми складками к туфелькам грациозной хозяйки этого чарующего хаоса, казался неотъемлемым от царившей здесь атмосферы утонченной непринужденности.
Кларенс стоял в нерешительности, словно у дверей храма, скрывающего святыню. Но миссис Пейтон собственноручно освободила для него место на кушетке.
— По этому беспорядку, мистер Брант, вы без труда догадаетесь, что я провожу здесь большую часть дня и что мне редко приходится принимать тут гостей. Мистер Пейтон иногда заглядывает сюда на срок, достаточный, чтобы споткнуться о скамеечку или опрокинуть вазу, а Мэри и Сюзи, мне кажется, избегают этой комнаты из опасения, что в одной из корзинок их поджидает работа. Но здесь хранятся мои книги, и днем, укрывшись за этими толстыми стенами, можно забыть об ужасных, непрестанных ветрах. Вы только что неразумно предали себя в их власть в ту минуту, когда были охвачены тревогой, беспокойством или просто апатией. Поверьте, это большая ошибка. Я не раз говорила мистеру Пейтону, что бороться с этими ветрами так же бесполезно, как с людьми, родившимися под их завывание. По моему глубокому убеждению, назначение этих ветров заключалось в том, чтобы расшевелить ленивый род здешних полукровок, но нас, англосаксов, они способны довести до исступления. Вы не согласны? Впрочем, вы молоды, полны энергии, и, возможно, они бессильны, против вас.
Миссис Пейтон говорила любезно, даже шутливо, и все же какая-то нервность в ее голосе и манерах, казалось, подтверждала ее теорию. Во всяком случае, Кларенс, чутко улавливавший малейший оттенок ее настроения, был живо тронут. Пожалуй, нет чар могущественнее, нежели убеждение, что мы знаем и понимаем, какое горе томит тех, перед кем мы преклоняемся, и что это наше преклонение выше и благороднее того восхищения, которое внушает просто красота или сила. Сидевшая перед ним пленительная женщина страдала! Мысль об этом всколыхнула всю его рыцарственность. И, боюсь, побудила его излить свою душу.
Да-да, он это знает! Ведь и он в течение трех лет жил под ударами этих бичей воздуха и неба — один на испанском ранчо, окруженный только пеонами, местными уроженцами, лишенный возможности говорить на родном языке даже со своим опекуном. Утром он скакал по таким же полям, как здесь, пока не поднимались vientos generales, как называют пассат мексиканцы, и не доводили его почти до нервного припадка; и тогда он прибегал к единственному спасительному средству: искал приюта в библиотеке своего опекуна и забывал среди книг весь мир — вот как она.
На губах миссис Пейтон мелькнула улыбка, и Кларенс внезапно умолк, вспомнив пропасть, разделявшую их прежде; да, конечно, такая претензия на общность чувств и впечатлений не могла не показаться ей дерзкой фамильярностью, и он покраснел. Однако миссис Пейтон была, по-видимому, очень заинтересована его рассказом, и его смущение несколько рассеялось. Она сказала:
— Значит, вы хорошо понимаете этих людей, мистер Брант? Боюсь, что мы их совсем не знаем.
За последние несколько дней Кларенс сам успел прийти к такому заключению и теперь с обычной своей импульсивностью и прямодушием высказал это. Слегка нахмурившийся лоб миссис Пейтон тут же разгладился, когда он поспешил объяснить, что настоящее положение вещей чрезвычайно осложнило отношения Пейтона с местными жителями и обе стороны не могут судить друг о друге справедливо и беспристрастно. Ведь эти люди доверчивы и простодушны, будто дети, и поэтому легко озлобляются, когда сталкиваются с бездушным обманом, ложью и коварством. И вот они видят, как чужеземцы захватывают их жилища и землю, как их религия и обычаи становятся предметом презрения и насмешек, а их патриархальное общество рушится под натиском бессердечной цивилизации и грубой силы, взращенной жизнью в дикой глуши. Кларенс говорил увлеченно, с глубочайшим убеждением, подкрепляя свои слова примерами, почерпнутыми из собственного опыта. Миссис Пейтон внимательно слушала его, но, как это свойственно женщинам, интересовалась не столько темой разговора, сколько собеседником.