Бантыш-Каменский не оставлял праздным многочисленное общество своей блестящей молодежи, большей частью числившейся сверх штата; ей нечего было делать в самом Архиве, а потому он, вместе с Малиновским, придумал другие занятия, заставляя переводить иностранных писателей. Из этих переводов составился огромный писанный том, хранящийся в Императорской Публичной Библиотеке и носящий такое странное заглавие «Дипломатические статьи из Всеобщего Робинстонова Словаря перев. при московском Архиве, служащими благородными юношами в 1802, 1803, 1804 и 1805 годах под надзиранием Статского Советника Алек. Малиновского», как видно в то время слову благородный (конечно по происхождению) придавали большое значение. Блудов выступает в этом сборнике на литературное поприще со следующей статьей: «О союзах заключенных между государствами, перев. Коллежским Асессором Блудовым (ст. XII, стр. 193–232). Надо сознаться, что как эта статья, так и большая часть других не отличаются ни правильностью слога, ни легкостью речи.
Много нужно было трудиться Блудову, чтобы выработать свой слог, а что он владел им вполне, это мы видим из его исторических трудов и некоторых манифестов; но конечно еще больше труда ему было совладать со своим характером, чрезвычайно пылким. Его быстрый, острый ум нередко увлекал его к возражениям метким и колким, навлекавшим ему вражду людей, с которыми он случайно сходился. Те, которые знали Дмитрия Николаевича впоследствии, могли убедиться до какой степени изменился этот характер. Конечно, много способствовали к тому тесная дружба с Карамзиным и Жуковским, людьми в высшей степени кроткими и благодушными, а впоследствии времени, влияние его жены. Дружба с Дашковым, человеком твердым, положительным и неуклонных убеждений была полезна в другом отношении, и для них обоих: они, так сказать, дополняли собой один другого.
С Жуковским он сошелся с ранних лет: их свел Дашков, который вместе с Жуковским воспитывался в благородном пансионе, находившемся при университете и даже отдан ему, как старшему, под наблюдение. Любовь к литературе и театру сблизила их; первое знакомство вскоре заменилось тесной дружбой, которой они остались верны до самой смерти. Они не только читали, но часто сочиняли вместе, то увлекаясь воображением в те заоблачные или таинственные страны, в которых потом Жуковский черпал свое вдохновение, то опускаясь к самым земным предметам. Едва ли не первое стихотворное произведение Блудова написано им обще с Жуковским; это была песня «объяснение портного в любви» и вот что послужило к ней поводом: между архивными товарищами Блудова был некто Л-у, сын портного; что этот Л-у был влюблен, это вещь весьма обыкновенная, особенно для немца, но он был влюбленный дикого свойства и сильно надоедал товарищам и особенно Блудову своей любовью. Жуковский не служил в Архиве. Он поступил на службу в какое-то странное место, над которым сам очень трунил: если не ошибаюсь, в московскую соляную Контору[9]; Л-у знал он через Блудова. Вся песня состояла в применении разных предметов портняжного мастерства к объяснению в любви; тут были стихи в роде следующих:
Кончалась песня словами:
По какому-то странному случаю песня эта, конечно не предназначавшаяся для печати, попала в старинные песенники; но еще страннее, что автором ее назван сам несчастный Л-у, осмеянный в ней.
Литературная деятельность Жуковского начинается гораздо ранее, и именно с 1797 года (ему было тогда 15 лет); если даже мы и не согласимся с Полторацким, что четверостишие на рождение Великого Князя Николая Павловича, напечатанное в журнале «Муза» 1796 г. и помеченное буквами В.Р., принадлежит ему. Впрочем, сам Жуковский признает первым своим напечатанным стихотворением «Сельское кладбище» переведенное с английского, поэта Грея. Отсюда, действительно, начинается его известность.
В одно печальное утро, когда над Москвой носились темные тучи, а в Москве пуще обыкновенного свирепствовал Эртель, проходившие по улицам увидели промчавшегося фельдъегеря: как ни обыкновенно было в то время это явление, но оно всякий раз возбуждало тревожные опасения: «кого еще?»… со страхом спрашивали друг друга. На этот раз фельдъегерь остановился не у квартиры Эртеля, а у дома генерал-губернатора. Не прошло и нескольких минут, как вся Москва узнала о смерти Императора Павла I-го и восшествии на престол Александра Павловича. Тот же фельдъегерь привез указ о смене Эртеля?