Посреди плантации, вновь почти отвоеванной у человека природой, находился «большой дом». В сущности, это было не одно, а несколько строений, скучившихся под общей крышей: самое жилище владельца и бывшие сахароварни. Неподалеку стояли хижины невольников, конюшни, сараи, и все это было окружено высокой стеной, что придавало усадьбе вид тюрьмы или казармы. Стена была возведена уже при новом владельце и служила целям, не имеющим ни малейшего отношения к производству сахара.
Сада не было, но повсюду имелись признаки того, что когда-то он существовал. Еще сохранились фруктовые деревья - полудикие лимоны и груши, манго, гуавы, папайи. Одни были увешаны роскошными плодами, другие стояли все в цвету, источая аромат. И кокосовые пальмы высоко вздымали над более скромными обитателями одичавшего сада свои подобные коронам верхушки, изогнув книзу длинные перистые листья, как будто оплакивая окружающее запустение.
Возле дома росло несколько необычайно мощных деревьев. По узловатым сучьям, в это время года лишенным листвы, легко было узнать сейбу. Сучья, каждый толщиной в ствол большого дерева, были сплошь оплетены различными паразитическими растениями. Испанский мох, длинными фестонами развевающийся по ветру, словно седая борода, напоминал белый саван, что служило как нельзя более подходящим пологом для гнезда черных грифов, постоянно восседавших в мрачном молчании почти у самых вершин деревьев.
В давние времена поместье именовалось «Счастливой Долиной», но, когда оно оказалось в руках Джесюрона, название это, казавшееся уж очень малоподходящим, постепенно вышло из употребления. Он устроил там скотоводческую ферму, и теперь поместье иначе не называли, как «ферма старого Джесюрона». Плантации, ныне заросшие ценными кормовыми травами, служили прекрасными пастбищами для скота.
Разводя лошадей и коров на продажу плантаторам, а также поставляя их на городской рынок, старый делец обнаружил, что это приносит не меньший доход, чем его прежнее занятие, - хотя он и не оставил торговлю рабами, но теперь она стала для него второстепенной статьей дохода. К старости у него сильно развилось честолюбие, он жаждал занять видное место в обществе. Он надеялся, что более почетная торговля скотом заставит забыть о торговле людьми, и действительно вскоре добился того, что стал мировым судьей. На Ямайке, как и повсюду, должность эта всегда оказывается в руках не наиболее достойного, а наиболее богатого.
Свои доходы Джесюрон пополнял также разведением пряностей - вернее, их сбором, ибо заросли ямайского перца, покрывавшие холмы в пределах поместья, не требовали никакого ухода - оставалось только собрать и просушить душистые перечные зерна.
На ферме целый день кипела работа. И неподалеку от дома и на более отдаленных пастбищах - повсюду слышалось конское ржание и мычание стад полудикого рогатого скота. По полям носились на лошадях черные, почти нагие пастухи. На холмах, в рощах ямайского перца постоянно раздавались возгласы и болтовня негритянок, собиравших перечные стручки. Наполнив большие корзины, негритянки ставили их себе на голову и, распевая песни, шли к сушильням.
За воротами, на широкой аллее, выходившей к большой проезжей дороге, негры-невольники ежедневно объезжали только что пригнанных из табуна двухлеток. В огромном загоне ежедневно закалывали тучных быков для рынка в Монтего-Бей. На куче отбросов с бойни пировали тощие псы, а чернокожие мясники, обнаженные по пояс, ходили по загону, размахивая окровавленными топорами, ножами и другими орудиями своей кровавой профессии.
Подобные зрелища были обычными на ферме Джесюрона. Но на следующий день после того, как работорговец безуспешно побывал в Горном Приюте, на ферме должна была разыграться иная сцена.