Исправляющий должность дьячка Лавров, за нанесение побоев одному лицу, стреляние из ружья, прибытие в храм в одной рубашкеи проч. и проч., — уволен от должности, и только!.. Знаменитому протопопу Аввакуму подобный фарс обошелся гораздо дороже.
Исправляющий должность псаломщика Добряков, «за неблагоповедение», отрешен от места. Таким образом, простое «неблагоповедение» и «стреляние» пошли по одной категории? [102]Священник, за повенчание вторым браком прежде расторжения первого, — в монастырь на три месяца, а с иеромонаха Иосафа, за пьянство, снята на время монашеская одежда.
Глава шестая
Столько интересных для судебных соображений случаев, сколько мы выписали, дает всего за четыре года только однаепархия, и притом не самая многолюдная. Все более мелкие случаи, подряд состоящие в одном пьянстве и «неблагоповедении», — я не выписываю и не считаю; нет в моем счете и проступков, вроде кражи коров, и мошенничеств, учиненных духовными лицами, но подпавшими за эти дела светскому суду, причем суд духовного ведомства обыкновенно только спешит сбыть с рук виноватого посредством исключения его из духовного звания. Об этих двух категориях скажем лишь вообще, что случаев соблазнительного пьянства чрезвычайно много, а подсудимость у светских судов — довольно редка. Кажется, она имеет место только как явление исключительное, при таких случаях, когда, например, духовное лицо прямо изловлено мирскою властью на воровстве коровы. Если же что-нибудь подобное попадет на суд духовный, то, несмотря на уголовный характер, едва ли не кончится монастырем. Из приведенных примеров явствует, что множество случаев с подлогами в документах, святотатством, буйством, нарушением благочиния и порядка в храмах, а также с нанесением побоев равным и старшим и убытков кому попало — в противность русским законам, обязательным для всех русских подданных, для дебоширов, пьяниц и мошенников духовного звания обходятся более или менее продолжительными молитвами и благоугодными трудами в мирных обителях. Давнишние просьбы и воздыхания многих настоятелей о том, чтобы перестали считать их монастыри исправительными заведениями острожного характера, ни к чему не повели и не ведут.
«Не слышат, — видят и не знают * !»
А если все это так идет по одной новгородской епархии — по епархии самой близкой к столице и имеющей с нею неразрывную связь в лице главного епархиального начальника, то, кажется, вполне позволительно предположить, что и во всех других епархиях на все подобные дела едва ли существует лучший взгляд и более совершенные порядки. Если же допустить то, что и следует допустить, то есть что новгородская епархия, подведомая с. — петербургскому митрополиту, не хуже всех прочих епархий в России и что обнаруженный здесь порядок имеет свое место повсюду, то мы получим возможность судить о рассмотренных нами случаях как об образце явлений, общих всей современной России. И тогда станет ясно, что порядок этот нельзя признать удовлетворительным, а затем, что нельзя не сожалеть и о том, что в недавней поре вопрос о церковно-судебной реформе у нас был так бесцеремонно смят и торопливо стерт с очереди, как нечто несвоевременное и для нас совершенно излишнее.
Тут и выдвигается на вид сошедшая с первого плана личность синодального обер-прокурора гр. Д. А. Толстого, и становится необходимым сделать некоторую характеристику общих отношений к делу духовного суда, недостатки коего бывший обер-прокурор гр. Толстой, конечно, понимал и настойчиво желал учредить иной суд, где было бы менее места произволу и более законности.
Это имеет свою занимательную историю, которую, при самых небольших дарованиях, со временем можно будет рассказать, как одну из забавных затей в духе «человеческих трагикомедий» * Шерра.
С самого первого движения графа Толстого к пересмотру духовного вопроса он не встретил ни сочувствия, ни поддержки; всеим были недовольны: одни за то, что граф «подбирается под епископов», — другие за то, что онвзялся за это дело. В том, что за дело это взялся «он», а не кто иной, видели верное ручательство, что оно «провалится».
Так, разумеется, и вышло, и этому безрассудно радовались — только уже не все: были люди, которые понимали дело серьезнее и начинали сожалеть, что личные чувства к графу Толстому получили слишком большое значение.
Глава седьмая
Лучшие люди в нашем духовенстве, не стоя на стороне графа Д. А. Толстого, — который сделал, кажется, все, от него зависевшее, чтобы его не укоряли в искании людского расположения, — в этом деле глубоко сожалели о том, как далеко зашла враждебность, какую возбудил против себя этот сановник, говоря о котором можно припоминать пословицу: «гнул не парил, сломал не тужил». В духовенстве пророчили и не ошибались, что вопрос о судебной реформе погибнет именно потому, что его проводит нелюбимый гр. Дмитрий Андреевич Толстой. Но все знали, что правда была на его стороне, что нынешний духовный суд не удовлетворяет и не может удовлетворять требований справедливости. В знаменитых в свое время возражениях волынского архиепископа Агафангела, в которых светские клерикалы усматривали манну небесную * ,— духовные видели более непосредственности, чем полноты, разносторонности и беспристрастия. Правда, ответы архиепископа Агафангела одобряли и в духовенстве, но не из сочувствия мыслям пр. Агафангела, а из радости, что нашелся хоть один человек, который противоречит графу Толстому, смиряя тем всем надокучившее его «колкое самовластие». И, таким образом, в этом неосмотрительном злорадстве люди, вовсе не сочувствовавшие неподвижности духовного суда, дали своим зложеланием перевес идеям этой неподвижности: реформа настоятельной надобности была отвергнута, и это было большою радостию для людей, у которых любовь к родине и ее вере и церкви не могла возобладать над их личными чувствами к гр. Толстому.
Нет спора, что в постановке дела, как за него взялся граф Д. А. Толстой, кажется, было не без ошибок, и даже весьма больших; но все они могли быть поправлены, а вместо того все дело было отвергнуто.
102
Мне кажется, что 1878 год, может быть, начинается с этого места. В моих выписках это неаккуратно отмечено: годы 1877 и 1878 немножко смешаны, но факты, разумеется, верны.