А там Ахматова, такая молодая,в Париже утреннем, качающем мосты,привстав на цыпочки, в окошко Модильянибросает красные тяжелые цветы.
Когда звонят колокола
Ах, колокольчик под дугой,ты, правда, крошечный такой,но где-то спрятана в тебебольшого колокола грусть,и звоном душу мужикаты выражала все векаот колокольчика до колокола – Русь.
Когда звонят колокола,роса особенно светла.И замирают васильки – глаза небесные лугов.Благословляет этот звонгероев павших вечный сон,благословляет детский смех и чью-то первую любовь.
Когда звонят колокола,они звонят, не помня зла,но каждый колокол внутри – он затаенно не забыл,что они были бунтари,что их плетьми секли цари,и, вырывая языки, везли их стражники в Сибирь.
Когда звонят колокола,то просыпается золаврагом сожженных деревеньна распроклятой той войне,и в каждом колоколе скрытнабат, который чутко спит,и в каждом русском скрыт набат —пусть где-то в самой глубине.
Когда звонят колокола,им даль бескрайняя мала,и птицы медные летят и по полям и по лесам,и ты, смиряя в сердце дрожь,глаза закроешь и плывешьпо зазвеневшим небесам, ну а куда —не знаешь сам.
Нервы, нервы…
Нервы, нервы…Разгулялись, однако, они на Руси.«Первый я!» «Нет, я первый!» —и в поэзии, и на стоянке такси.Словно пропастьмеж людьми, даже если впритирку трещащие швы.«Что вы претесь?» «Чего вы орете?» «А вы?»Обалденьеподкашивает людейот галденьямагазинных, автобусных, прочих очередей.Добываньеордеров и путевок, бесчисленных справок, сапог на меху —это как добиваньесамих же себя на бегу.Чтоб одеться красиво,надо быть начеку.Надо хищно, крысиноурывать по клочку.На колготки из Бельгии,на румынскую брошьнаши женщины бедныечуть не с криком: «Даешь!»За серванты плюгавые,за билеты в кино, —это наши полтавы,наши бородино.От закрута, замота,от хрустенья хребтачто-то в душах замолкло,жабы прут изо рта.Дух прокисших собесови нотариальных конторпробуждает в нас бесов,учиняющих ор.Не по адресу жажда мести,не по адресу мат спьяна.Плюнуть в ближнего легче, еслине доплюнуть до тех, чья вина.Я, измотанный в джунглях редакций,злость срываю на ком? — на жене,а жена, чтобы не разрыдаться,злость, усталость срывает на мне.А дитя, к стене припадая,в страхе плачет, когда, свистя,оголенными проводаминервы взрослых калечат дитя.Лучше розги,для ребенка, чем дрязги, где дело доходит почти до когтей.Нервы взрослых,пожалейте – молю! — паутиночки-нервы детей.
«Тихая» поэзия
В поэзии сегодня как-то рыхло.Бубенчиков полно – набата нет.Трибунная поэзия притихла,а «тихая» криклива: «С нами Фет!»
Без спросу превращая Фета в фетиш,бубенчики бренчат с прогнивших дуг:«Эстрада, ты за все еще ответишь.Ты горлопанством унижаешь дух».
Дух, значит, шепот, робкое дыханье,и все? А где набат – народный глас?За смирными чистюлями-стихамине трусость ли скрывается подчас?
Опасен крик. Подальше от напасти!Что в драку лезть! Подальше от греха.Какое скупердяйство мысли, страсти!Не Пушкины, а Плюшкины стиха.
Идет игра в свободу от эпохи,но, прячась от сегодня во вчера,помещичьи лирические вздохискрывают суть холопского нутра.