Песня впервые прозвучала по Всесоюзному радио в мае 1971 года.
Труба Fрмстронга
Великий Сачмо был в поту.Летела со лба Ниагара,но, взвитая в высоту,рычала труба, налегала.Он миру трубил, как любил.Украден у мира могилой,еще до рожденья он былукраден у Африки милой.И скрытою местью рабаза цепи невольничьи предковвсех в рабство, как малолетков,захватывала труба.Он скорбно белками мерцал,глобально трубя и горланя, —детдомовский бывший пацаниз города Нью-Орлеана.Великий Сачмо был в поту,и ноздри дымились, как жерла,и зубы сверкали во рту,как тридцать два белых прожектора.И лился сверкающий пот,как будто бы вылез прекрасный,могущественный бегемот,пыхтя, из реки африканской.Записки топча каблукоми ливень с лица вытирая,бросал он платок за платкомв раскрытое чрево рояля.И вновь к микрофону он шел,эстраду вминая до хруста,и каждый платок был тяжел,как тяжкое знамя искусства.Искусство весьма далекоот дамы по имени Поза,и, если ему нелегко,оно не стесняется пота.Искусство — не шарм трепача,а, полный движений нелегких,трагический труд трубача,где музыка – с клочьями легких.Искусство пускают в размен,но, пусть не по главной задаче,поэт и великий джазмен,как братья, равны по отдаче.Да, лавры джазменов тяжки.Их трубы, поющие миру, —как собственные кишки,а золото – так, для блезиру.Сачмо, попадешь ли ты в рай? —Навряд ли, но, если удастся,тряхни стариной и сыграй,встряхни ангелков государство.И чтоб не журились в аду,чтоб грешников смерть подбодрила,отдайте Армстронгу трубуархангела Гавриила!
С Армстронгом я встречался дважды. Первый раз в 1961 году в Англии, где я жил с ним в одном отеле. Он сам пригласил меня на концерт, описанный в этом стихотворении. Второй раз – в 1968 году в Мексике. В кабаре, где он выступал, по его распоряжению поставили дополнительный стол для меня и моих друзей. В мою честь он импровизировал на тему русских песен.
Особенно нравилось ему «Полюшко-поле», вскоре после войны завезенное в Америку Полем Робсоном.
Ключ команданте
Вольный перевод с испанского автора
Наши кони идут к деревушке, где ты был убит, команданте[1].Как в политике, пропасть — и слишком налево, и слишком направо,Отпустите поводья, мучачос[2], коням руководство отдайте,может, вывезут к месту, — иначе мы сгинем напрасно.Скал угрюмые скулы. В них есть партизанское что-то.Ветер, словно ваятель, с тоскою и болью их высек.Облака тяжелы, неподвижны над вами, леса и болота,как усталые мысли нахмуренных гор боливийских.Вверх и вверх мы стремимся, как будто уходим от чьей-то погони.Лучше – к призракам в горы, чем сжиться с болотною тиной.Мне диктуют ритм этих строчек поклацывающие подковы,спотыкающиеся о камни на смертельной тропе серпантинной.Но плохие поводья – нервы. Я не то что особенно трушу,но бессмертия трупный запах ощущаю нервами всеми.Вспоминать о тебе, команданте, — перевертывает всю душу,и внутри тишина такая, что похоже – землетрясенье.Команданте, тобой торгуют, набивая цену повыше,но твое дорогое имя продают задешево слишком.Не чужими, своими глазами, команданте, я видел в Парижетвой портрет, твой берет со звездою, на модерных «горячих штанишках».Борода твоя, команданте, на брелоках, на брошках, на блюдцах.Ты был пламенем чистым при жизни. В дым тебя превращают, и только.Но ты пал, команданте, во имя справедливости, революции —не затем, чтобы стать рекламой для коммерции «левого» толка.Ты пристрелен был в этой школе. Конь мой замер: «Где ключ от школы?»Нелюдимо молчат крестьяне. В их глазах виноватая тайна.Дверь на ржавом замке висячем. В окна глянешь – темно и голо,и стена бела, словно парус корабля, где нет капитана.Дремлет колокол сельский старинный. Тянет пьяница пиво из банки.У дверей навоз лошадиный, как посмертные хризантемы.Повторяю: «Где ключ от школы? Ключ! Понятно?!» – кричу по-испански.«Мы не знаем, сеньор, не знаем…» Не пробьешь крестьян, словно стены.Где же все-таки ключ от школы, от души твоей, команданте?Что ж, пора нам обратно, мучачос. Облака беременны громом.Этот ключ – он в руках у тайны, и попробуйте-ка достаньте!Только подлинный ключ – не отмычку! Ведь ничто не решается взломом.Понимаю я вас, мучачос — столько в ваших сердцах наболело.Так и рвутся к винтовке руки, так и просятся – за пулемет.Если тянут вас вправо, мучачос, вы – налево, но если налево,не левее вашего сердца, ибо пропасть иначе вас ждет.Твои руки, Че, отрубили, там, на площади Валье-Гранде,чтобы снять отпечатки пальцев. (Может, в спешке «пришили» другого.)Но мятежные руки мучачос — это руки твои, команданте,и никто отрубить их не сможет, а отрубят – вырастут снова.Доверяйтесь коням, мучачос, а не просто порывам юным.У коней крестьянская мудрость — ничего, что она пожилая.В небе кружит над вами коршун, поводя своим хищным клювом,свои когти пока поджимая, но нацеленно жертв поджидая.