Это, скорчившаяся глухо,никого ни за что не виня,себе сделала пончо старухаиз событий вчерашнего дня.
Завернулась, от холода прячась,в право-левое до бровей.Все равно ей, что левость, что правость, —лишь бы стало чуть-чуть потеплей.
Завернулась в скандалы, интригии футбольные матчи – до пят.Из-под ног манекенщицы Твиггиее ноги босые торчат.
Лимузины, подлодки, ракетынавалились, к асфальту прижав.Скачки, яхты, стриптизы, банкеты —все лежит на крестьянских плечах.
И витринная белая ламавидит горестно из-за стекла:на лопатках ее кровь Вьетнамапроступает сквозь фото, тепла.
Из-под сора всемирного рынка,не умея все это понять,смотрит ламой затравленной инка —человечества скорбная мать.
Ее кривда эпохи согнула,придавили ее этажи,и она, как живая скульптура,правда мира под ворохом лжи.
О витринная белая лама,ты прижмись к ее впалой груди,ее высвободи от хлама,в Сьерру-Бланку ее уведи!
Представитель державы великой,молчаливо склоняюсь, как сын,перед этим измученным ликом —скорбным ликом в каньонах морщин.
Ведь забилась внутри одичало,под лохмотьями еле дыша,величайшая в мире держава —человеческая душа.
«Перуаночку, гринго!» – с присвистоммне кричат, а я молча стою.Не хочу объяснять я таксистам,что нашел перуанку мою.
Мусорщики Эквадора
Пыль бунтарствует, грязь протестует,и коварствует водопровод.Мусор царствует, мусор бастует —он себя убирать не дает.Ветер буйствует, эхом вторягрозным крикам плакатных букв:это мусорщики Эквадораподнимают отчаянья бунт.Бьется лозунг неустрашимо,архимедовски озорной:«Дайте мусорные машины —мы очистим весь шар земной!»В окна муниципалитета,словно грязи слипшийся ком,гневно с улицы полетело:«На балкон, президент, на балкон!»Полицейские празднуют труса.С песней мусорщики идут:«Если урн не хватает под мусор —избирательные подойдут!»Ребятня, лопоча, набежала.Головенки курчаво торчат,и невидимый отсвет пожараозаряет эквадорчат.Не кокетливый демон странствийпо планете бросает меня,а всемирный порыв демонстрацийпротив хунты хламья и хамья.Здоровенный мулат, пол-арбузазапустив на балкон пустой,мне кричит: «Эй, poeta ruso!Подключайся! Бастуй! Ты свой!»И тебя, прорывавшийся в завтра,вспоминаю, — мне близкий до слез,революции ассенизатор,революции водовоз.И волнуюсь я непритворно,и робею чуть-чуть — признаюсь:это мусорщики Эквадорапринимают меня в профсоюз.И мне хватит и сил и задора —у надменных чистюль не в чести —вместе с мусорщиками Эквадорагигиену земли соблюсти.В двадцать первом одержим победу,но пока что в пыли и дымуя на мусоровозе едупо двадцатому моему!
В зоне последней надежды
Будто разверзлись и хлябь, и твердь,и никуда не деться.Панчо, амиго, где мы, — ответь?«В Зоне Последней Надежды».Над Патагонией ветер свистит,а по движению, справа,так прозаично табличка висити подтверждает, что правда.«Кэптеном» Панчо, мой друг, задымил:«Символы – чушь. Мы не дети.Но, вообще, по-моему, — мирв зоне последней надежды».Что твой обветренный лик, бородач,вдруг омрачился тенями?«Сколько страдали мы — не передашь!Сколько надежд потеряли!Вроде бы все хорошо сейчас.В руки мы власть получили.Как будет страшно, если у насчто-то сорвется в Чили…Я – не мальчишка. Я уже дед.В жизни ничто не бесследно.Это не страшно — лишаться надежд.Страшно лишиться последней».Панчо, тугие пришли времена.Панчо, но я полагаю:если обманет надежда одна,где-то забрезжит другая.И беспредельна, словно любовь,даже когда неутешна,зона, где нет пограничных столбов, —зона последней надежды.