— Я хотел было помочь этим бедным женщинам, — отозвался нищий, — да воды-то уж больно много, не добраться мне до них.
— Оставайтесь на месте, дядюшка, нечего вам лезть в воду. В вашем возрасте это опасно. Я сам вызволю женщин, без вас.
И он отправился верхом, как и был, спасать госпожу де Бланшемон, причем вскоре погрузился в болото настолько, что вода была лошади по грудь.
— Ну, давайте, сударыня, — весело сказал он. — Вы съедете немного вниз по оглобле и сядете позади меня — Это проще простого. Разве только чуть замочите башмачки: ведь ноги у вас не такие длинные, как у вашего покорного слуги. Да уж, попался вам колымажничек, нечего сказать! Надо же быть таким дурнем — эк куда вогнал вас! Что бы ему взять шага на два левее: там жижи не больше как на шесть дюймов.
— Я очень огорчена, что вам приходится из-за меня принимать такую неприятную ножную ванну, — сказала Марсель, — но мой ребенок…
— Ах да, наш маленький сударик! Верно! Он — в первую очередь. Передайте-ка его мне… Вот так… Ну вот он и уселся впереди меня. Не беспокойтесь, он не набьет себе синяков об седло: ни моя лошадь, ни я сам к седлу не привычные. А теперь садитесь позади меня, сударыня, и ничего не бойтесь: у моей Софи дюжий хребет и ноги не хлипкие.
Мельник доставил мать и сына на берег и осторожно опустил их на траву.
— А я? — завопила Сюзетта. — Меня вы хотите оставить тут, в болоте?
— Боже упаси, душенька, — заверил ее мельник, ужо возвращавшийся за нею. — Так, давайте сюда ваша пожитки, все вывезем, будьте покойны.
По завершении спасательной операции Большой Луи Заявил:
— Теперь пускай этот горе-возница приходит за своим имуществом, когда ему вздумается. У меня нет ни постромок, ни веревок, чтобы впрячь Софи, но я отвезу вас, сударыни, куда вы пожелаете.
— Далеко ли мы от Бланшемона? — спросила Марсель.
— Да уж не ближний свет! Ничего себе дорожку выбрал ваш колымажник! Отсюда добрых две мили до места, а когда мы туда приедем, все будут уже спать мертвым сном и нам нелегко будет до кого-нибудь достучаться. Но если хотите, поедем в Анжибо, на мою мельницу, — до нее и мили не будет; у меня там небогато, но чисто, а моя мать — женщина добрая, она не станет ворчать, коли ей придется встать среди ночи, постелить гостям свежие простыни да зажарить парочку цыплят. Ну как, решено? Поехали, поехали! Без церемоний! На войне как на войне, сударыни: и мельница на худой конец сгодится. Завтра утречком выволочим и отскребем от грязи вашу колымагу — она ведь не схватит насморка, проведя ночь на холодке, — а затем отвезем вас в Бланшемон, в тот час, когда вам будет угодно.
Неожиданное приглашение прозвучало в устах мельника очень сердечно и притом деликатно. Тронутая его добротой и теплыми словами, сказанными им о матери, Марсель с признательностью приняла предложенный ей кров.
— Вот и хорошо, мне от этого одна приятность, — сказал мукомол, — я вас не знаю, вы, возможно, владелица Бланшемона, но мне это все равно; будь вы даже сам черт (а говорят, что черт умеет прикинуться красивым и симпатичным, когда хочет), я был бы рад, что не дал вам провести худую ночь. Ах, да! Я не могу бросить здесь мешок с зерном; взвалю-ка я его на спину Софи, и малый сядет сверху, а мамаша позади; вам он не помешает, наоборот, будет на что опереться. Барышня пойдет со мной пешком и сможет развлечься беседой с папашей Кадошем: он не слишком казисто одет, да зато очень смышлен. Но куда он девался, старый уж? — произнес мельник, высматривая исчезнувшего нищего. — Эге-гей! Папаша Кадош! Хотите переночевать под крышей или нет? Не отвечает… Ну, тронемся; видать, сегодня он не расположен… В путь, сударыни, в путь!
— Этот человек нас очень испугал, — сказала Марсель. — Вы его, оказывается, знаете?
— С тех пор как живу на свете. Он не вредный человек, и напрасно вы его боитесь.
— Однако он словно бы угрожал нам, а его манера обращаться к людям на ты показалась мне не слишком любезной.
— Он называл вас на ты? Ах, старый шутник! И не постыдится же! Но он со всеми таков, не надо на это обращать внимание. На самом-то деле человек он беззлобный, хоть и великий чудак! Зовут его папаша Кадош, а еще иначе — «вседядюшка», потому как он обещает отказать наследство всякому встречному-поперечному, хотя сам гол как сокол.
Марсели было очень удобно ехать на выносливой и смирной Софи. Маленькому Эдуарду, которого мать крепко держала, чтобы он не упал, «весьма был по душе сей род передвиженья», как говорит старый, добрый Лафонтен[9]. Мальчик колотил ножками по загривку лошади, но она этого не чувствовала и не ускоряла ход. Она шла себе и шла, как истинная лошадь мельника, не нуждаясь в поводке, зная дорогу наизусть, пробираясь в темноте среди луж и камней и ни разу не оступившись и не сбившись с пути. По просьбе Марсели, опасавшейся, как бы ее старому слуге не пришлось провести ночь под открытым небом, мельник несколько раз позвал его своим зычным голосом, и Лапьер, который заблудился в соседней роще и уже полчаса как кружил на одном и том же месте, вскоре присоединился к маленькому каравану.