Грузинская застольная
Я не люблю всех тех, кто пьети дни и ночи напролет,но если дружба соберетнас всех из ям или с высот,друг другу скажем без длиннот:
«Аба, давльот! Аба, давльот!»[2]Мы знали все – и кровь и пот,турецкий гнет, и прочий гнет,и сжатый голодом живот,и слезы горькие взаглот,и в нас огнем плюющий дот,и перелет, и недолет,и лед вершин, и грязь болот…Достоин чаши только тот,кто свой народ не предает.Аба, давльот! Аба, давльот!
Учителя фальшивых нотнам наливали яд, как мед,решив: «Кто выпьет – не поймет».Но вышло все наоборот.Нам обожгло навеки рот,но понял, кто не раб, не скот,что яд – совсем не мед из сот.Пусть Бог нас ядом обнесет…Аба, давльот! Аба, давльот!
Пусть будет изгнан трус и жмот,кто в чашу дружбы наплюет.Плыви, как в море бурном плот,наш стол – наш маленький оплот.Пусть самый страшный повороттебя в щепу не разнесет.Рука нальет, судьба дольет…Аба, давльот! Аба, давльот!
Веревка Хергиани
Есть в доме Михаила Хергианиверевка та, что предала его,звеня струной, натянутой на гранидобра и зла, всего и ничего.Он только высотою утолялся,но сам себя он высотой не спас,и треск нейлона в скалах итальянскихвсе окна в сванских домиках затряс.Я трогаю лохматины волокон,обманчивых, на вид почти стальных…Как можно верить людям и веревкамс предателинкой, прячущейся в них!И все-таки, мрачнея потаенно,не оскорблю сравненьем никакимслучайное предательство нейлонас обдуманным предательством людским.В нас разбивает веру и отвагухолодное, как скалы, сволочье,но к высоте таинственную тягуне разобьет предательство ничье.И струи дождевые в небе мглистомне подведут, надежны и просты,веревками погибших альпинистовпротянутые к людям с высоты…
Броня
Слава прошлого – в будущей славе,вот и выпало в час роковойбыть Великому Моуравив бронепоезде под Москвой.
Сквозь пожарища и туманы,трепыхаясь на сквозняках,книга женщины русской – Анныу солдата-грузина в руках.
Гимнастерку суровейшей ниткойон заштопал, прилег, покурил,а когда задремалось, то книгой,как историей, сердце прикрыл.
И страницы ее защитилиот осколка, летевшего в грудь,рядового Мнатобишвили,понадеявшегося вздремнуть.
Значит, могут эпохи смыкаться,если сына грузинской землиАнтоновская и Саакадзев сорок первом от смерти спасли.
В этой книге – глубокая рана,и она до того глубока,что просвечивают сохраннов ней, спасенные ею, века.