Порой я вижу, песни измельчалии склеены они едва-едва.Бессмысленные песни, как молчанье,притворно приодетые в слова.Боюсь, что струны скисли и обвисли.Я петь хочу, и мне не утерпеть.Но если в нашей песне нету мысли,зачем ее тогда, скажите, петь?
Припев.
Мы устаем в работе или спорах,но все-таки и в наш нелегкий векесть в человеке силы, о которыхи не подозревает человек.А если трудно, зубы крепче стисни.Непросто песню главную сложить.Но если в человеке нету жизни,зачем ему тогда на свете жить?
Припев.
1979
Первый день поэзии
А первый День поэзии — он былв том перевальном, пятьдесят четвертом,когда на смену словесам затертымслова живые встали из могил,а новые великие словаходить учились, но едва-едва.Тот не взлетел, кто по полу не ползал,и новые слова, в кости тонки,себе носы расквашивали об земь,но вдруг взлетели, сбросив «ползунки»…Был праздник тот придуман Луговским.Хвала тебе, красавец-бровеносец!Поэзия, на приступ улиц бросясь,их размывала шквалом колдовским.Кто временем рожден – рождает время.Цветы, летя, хлестали по лицу,и магазины книжные ревели:«На у-ли-цу!»Я помню, в магазине книжном Симоновасквозь двери люди перли напролом,и редкими в то время мокасинамион, растерявшись, хрупанул стеклом.А что у меня было, кроме глотки?Но молодость не ставилась в вину,и я тычком луконинского локтябыл брошен и в эпоху, и в страну.А из толпы, совсем неприрученно,зрачками азиатскими кося,смотрели с любопытством татарчонкабезвестной Ахмадулиной глаза.Когда и нам поставят люди памятники,пусть не считают,что мы были паиньки.В далекую дофирсовскую эручитали мы и площади, и скверу.Еще не поклонялись Глазунову,а ждали слова — слова грозового.Карандаши ломались о листочки —студенты, вчетвером ловя слова,записывали с голоса по строчке,и по России шла гулять строфа.Происходило чудо оживаньядоверия, рожденного строкой.Поэзию рождает ожиданьепоэзии — народом и страной.
Этаж материнства
Моему сыну – Саше
На улице Перси Биши Шелливсе здания серые похорошели.В Озерной Школе промокших пеленокродился ребенок.Подошвы свои отскребите от грязи и погасите ваш «Винстон».Этаж материнства.Рождается в женщине мать и страданьем своим наслаждается.Рождается сын – с ним отец его тоже рождается.И все возрождается под небесами:и спичек мильоны становятся снова лесами.Снег русский на Бормус летит, превращаясь в английские ливни,и белые пятнышки трубок «Данхилл» превращаются снова в слоновые бивни.Бифштексы срастаются снова в коров. Наполняются рек пересохшие устья.Из банок с гусиным паштетом летят в облака возрожденные гуси.В «Конкорде» домой возвращается мост, что в Америку продан на вынос.Замшелые камни моста в первом классе сидят и пьют себе «Гиннес».И все это сделал наш сын — наше чудо с морщинистым личиком.Он мост между мной и тобой.Никому не удастся его разобрать по кирпичикам!Он требует грудь. Аппетит у него жесточайший.Он между народами нашими мостик хрупчайший, тончайший.Любимая, дай ему двигаться, не пеленай его туго!О, если бы все народы, как мы, любили друг друга!Но почему они сморщены — новорожденные дети?Они заранее морщатся от гадостей всяких на свете.А корреспондент в палате уже с авторучкою тычетсяи между ребенком и грудью вставляет вопрос политический.Не троньте этаж материнства и мальчика моего.Не портите матери молоко!Не дам я в обиду сына, из матери яростно пьющего,завернутого, как в пеленки, в страницы Шекспира и Пушкина.Потомок ирландских разбойников, сибирских крестьян-бедолаг,завернут он в Джолли Роджер и в парус байкальских бродяг.Я вижу индуса в прихожей со странным рулоном под мышкой.Развертывает. Это коврик. Встает на колени с одышкой.И шепчет он, сняв ботинки, застенчивый нелюдим,молитву за сына, который родился рядом с моим.И чтоб не случилась английская и русская Хиросима,да будет земля всей планеты ковром для молитвы за сына!На этаже материнства крик торжествующий взвился —крик англо-русского чуда в руках медсестры мисс Вилсон.Голого, словно истина, поднял нашего сынаБог в белом халате, скрытый под именем доктора Сида.Мы мало живем на свете. Как минимум надо лет триста!О, если б решалось все в мире на этаже материнства!