Говорят вокруг: он работяга.То он про Нью-Йорк, то про Алтай.Успокойтесь, право, ради бога:я – замаскированный лентяй.
Вкалывал я, сам себе мешая,и мозги свихнул я набекрень.Наша подозрительно большаяработоспособность – это лень.
Дело не в писательской мозолина затекшем пальце и заду.Есть в нас леность мысли, леность боли —даже сострадаем на ходу.
От своих пустых трудов как в мыле,яростно рифмуют кое-каклодыри отечественной мыслис напряженным видом работяг.
Если стих короткий удлинилсяи в поэму рыхлую разбух,это значит, что поэт ленился,вроде бы работая за двух.
Не от этой ли духовной ленина страницах, внешне боевых,что-то многовато оживленья,что-то мало попросту живых.
Нам писать не лень. Нам лень подумать.Лень взорвать наш собственный покой.Лень глаза смущенные потупитьперед нашей стыдною строкой.
А потом приходят к нам преступносреди прочих пошлых дешевизнлень простого честного поступка,пальцем для других нешевелизм.
Вечность шепчет: поленись, помедлиоскорбить меня стихом своим.Может быть, главнейшее в поэте —это – ненаписанное им.
Классики в бессмертье не ломились, —шло оно за ними, словно тень.Классики по-своему ленились, —плохо написать им было лень.
Дизайнеры паутины
Кто вяжущей липкой рутины —заботливые отцы?Дизайнеры паутины,возвышенные творцы.
Любой паутинный дизайнерв паучьей своей глубинесчитает, что даже дерзает,когда он висит на слюне.
Дизайнеры паутиныгордятся созданьем своейпочти невесомой картины,опутывающей людей.
Особого творчества муки —рожать из себя эту нить,чтоб нам паутиною рукикак можно красивей скрутить.
Но есть и ошибка паучья.Дизайнеры так себе врут:«Чем жертву изящней помучу,тем больше оценят мой труд…»
Но как с угасающим взоромтакой возжелать красотыи как восхищаться узором,в котором запутался ты?
«Я вижу с отвращением насквозь…»
Я вижу с отвращением насквозьвас, розовое племя наслажденцев,цинически играющих в младенцев…А время? Время сжалится авось.
Я не желаю вам несчастных детств,но в зрелости побойтесь погремушеки слишком уж беспечных потягушекс убогим восклицаньем: «Наслаждец!»
В истории давно и след простылтех, кто искали только наслажденья.Оказывает вечность снисхожденьелишь тем, кто снисхожденья не просил.
Последняя вера
Неужто нас так искривило,что всем нам спасения нет,и стали идеи бескрылыв эпоху крылатых ракет?
Неужто береза-калека,склонившись к последней реке,последнего человекаувидит в ее кипятке?
Неужто не будет Биг Бена,Блаженного и Нотр-Дам,и хлынет нейтронная пенапо нашим последним следам?
Но в том, что погибнет планетачеремухи, птиц, ребятья,не верю. Неверие это —последняя вера моя.
Не будет за черепом черепопять громоздиться вверх.Не после войны, а передпоследний грядет Нюрнберг.
И бросит в ручей погоныпоследний на свете солдат,и будет глядеть, как спокойнострекозы на них сидят.
Окончатся все негодяйства.Все люди поймут – мы семья.Последнее государствоотменит само себя.
Последний эксплуататор,раскрыв свой беззубый рот,как деликатес, вороватопоследние деньги сожрет.
Последний трусливый редакторбудет навек обреченсо сцены читать по порядкувсе то, что вымарывал он.
Последнему бюрократу,чтоб смог отдохнуть, помолчать,в глотку воткнут, как расплату,последнюю в мире печать.
И будет Земля крутитьсябез страха последних лет,и никогда не родитсяпоследний великий поэт.
«Москва из бревнышек сложилась…»
Москва из бревнышек сложилась,и в каждом бревнышке былата золотящаяся живость,где сладко плакала смола.
Москва сложилась из кровинок,замытых плах и мостовых.Москва сложилась из кривиноквсех переулочков своих.