Советская система мест заключения несет на себе многие черты описанной Солженицыным, Шаламовым, Гинзбург, Дьяковым, Олицкой и сотнями других очевидцев и исследователей еще более страшной и грандиозной системы ГУЛАГа, уничтожившей более 20 миллионов человек.[72]
Время от времени в СССР объявлялись амнистии (две последние — к 50-летию образования СССР и к 30-летию окончания войны). Но они носили очень ограниченный частный характер и не распространялись, в частности, на политзаключенных. Кроме того, за администрацией мест заключения сохранилось право не применять амнистию к любому заключенному под предлогом нарушения им режима.
Я считаю, что для исправления существующего недопустимого положения необходимо установление международного контроля над местами заключения и специальными психиатрическими больницами (где условия еще тяжелей) и всеобщая амнистия политзаключенных.
Кто же они — советские политзаключенные? Подавляющее число из них не совершали никаких преступлений в том понимании этого слова, которое принято в демократических странах, не совершали насильственных действий и не призывали к ним. Одна из распространенных причин политических репрессий — чтение, хранение и передача друзьям рукописей самиздата и книг нежелательного содержания (хотя обычно вполне безобидного по существу). В списке таких явившихся причиной ареста и осуждения книг (никакого «индекса» запрещенных книг не существует, но каждый должен соображать сам): «Доктор Живаго» Пастернака, «Реквием» Ахматовой, «Истоки и смысл русского коммунизма» Бердяева, «1984» Орвелла, «Все течет» Гроссмана, «Размышления о прогрессе…» автора этих строк, «Технология власти» Авторханова, «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, книги Джиласа, «Большой террор» Конквиста, такие самиздатские журналы, как «Хроника текущих событий», «Вече», «Хроника Литовской католической церкви» и очень многое другое.[73] При этом следует учитывать, что в то время, как в столицах органы государственной безопасности отказались от сталинской практики превентивного изымания из общества потенциальных критиков, в провинции подобная практика, хотя и в ограниченных масштабах, продолжается до сих пор и множество (обычно молодых) людей, часто из рабочего класса и провинциальной интеллигенции, у которых первые робкие сомнения сочетаются с обезоруживающими иллюзиями относительно советской власти, прямым ходом попадает в тюрьмы и лагеря (большинство рабочих, членов партии и людей, объявляющих себя марксистами, — в страшные спецпсихушки, очевидно из соображений «приличия»).
Тюрьмы, и особенно психиатрические больницы, переполнены людьми, пытавшимися тайно уехать из страны или прорывавшимися для этого в посольства, после того как они отчаялись осуществить это свое право официальным путем; надоедливыми жалобщиками и «борцами за справедливость». В заключении — десятки крымских татар и месхов-турков.[74]
Среди страдающих за убеждения очень многочисленную группу составляют верующие. Религиозные преследования являются ужасной традицией всех социалистических стран, но мало где, кроме, быть может, Албании, достигли такого размаха и глубины, как в СССР. Уже в 20—30-х годах удар был нанесен по наиболее массовым религиям — православию и мусульманству, понесшим неисчислимые жертвы. Сейчас положение этих религий настолько унижено и бесправно, что они (по крайней мере, на поверхности) стали почти что придатком государства. Я никак не хочу при этом умалить значение веры и внутреннего нонконформизма их сторонников.
Сейчас центр тяжести репрессий явно перенесен на относительно малочисленные в нашей стране религиозные группы, проявляющие большую строптивость, — на униатов, баптистов, католиков, сторонников истинно православной церкви, пятидесятников, буддистов. Широко известно о преследованиях представителей этих групп, об экономических санкциях, о судебных процессах с осуждением на длительные сроки. Особое внимание привлекло недавнее осуждение баптистов Румачика и Винса, трагическая смерть в лагере осужденного за религиозную деятельность буддиста Бидии Дандарона, зверское убийство диакона-пятидесятника, выразившего желание вместе с паствой эмигрировать в США. Одной из наиболее изуверских форм религиозных преследований является отбирание детей от родителей — с целью отгородить их от «пагубного» религиозного воспитания. Религиозные преследования являются вопиющим нарушением принципа отделения церкви от государства, нетерпимым в демократическом обществе вмешательством государства в личные убеждения граждан.
Многочисленная группа политзаключенных — так называемые «националисты» из Украины, прибалтийских республик, Армении. Приговоры этим людям, которым в вину в большинстве случаев ставится их озабоченность сохранением национальной культуры перед лицом вполне реальной угрозы русификации, — особенно суровые. В Армении на восемь лет осужден 27-летний Паруйр Айрикян, ранее отсидевший уже 7 лет.
Одна из особенностей судебных процессов по политическим обвинениям — нарушение принципа гласности (попросту, никого не пускают в зал, кроме двух-трех ближайших родственников и представителей КГБ) и отсутствие даже видимости беспристрастного разбирательства. До сих пор западному читателю трудно в это до конца поверить, такие вещи надо видеть собственными глазами, как и многое другое в нашей стране.
Так называемые «заведомо ложные клеветнические измышления» — основное обвинение в политических процессах — никогда не проверяется судом по существу, достаточно того, что они кажутся (должны казаться) клеветническими прокурору, судьям, КГБ.
Особо следует сказать о судьбе людей, осужденных за их заботу об участи несправедливо, по их мнению, осужденных, за стремление к гласности и справедливости. Это судьба Леонида Плюща, члена инициативной группы по защите прав человека в СССР, подвергающегося ужасным мучениям, граничащим с психическим убийством, в Днепропетровской психиатрической больнице, Буковского и Глузмана, осужденных за разоблачение психиатрических репрессий на 7 лет заключения каждый, недавно арестованных Андрея Твердохлебова и Сергея Ковалева и многих других. Фактически именно такие люди, сплоченные репрессиями и благородной решимостью не поступаться велением сердца и убеждениями, и образуют то, что можно назвать «демократическим движением». Несмотря на крайнюю малочисленность этих людей, в основном сосредоточенных в двух-трех крупнейших городах страны и никак организационно не объединенных, нравственное значение самого факта их существования в монолите советского общества очень велико.
Я убежден, что защита советских политзаключенных и других инакомыслящих, борьба за большую гуманность в местах заключения, за права человека вообще — не только нравственный долг честных людей во всем мире, но и непосредственная защита прав человека в их собственных странах. Однако мы часто сталкиваемся с отсутствием интереса к нашим бедам. После визита премьер-министра Великобритании Г. Вильсона (к которому я обратился с очередным посланием) я услышал по радио спокойный комментарий какого-то журналиста, что, дескать, Вильсону нельзя было вмешиваться в дела о правах человека в СССР, так как этими проблемами в основном интересуются «правые» элементы и он не мог с ними солидаризоваться. Я надеюсь, что позиция Вильсона совсем иная, но каков все же возможный уровень цинизма!
В феврале этого года с обращением об амнистии политзаключенных, об облегчении их участи выступили совместно Генрих Бёлль и я. В нашем письме особо были выделены Владимир Буковский, Семен Глузман, Леонид Плющ и ряд других политзаключенных, в том числе женщины мордовского политического лагеря. Я надеюсь, что это обращение не прошло незамеченным за рубежом и в нашей стране стало известно тем, от кого зависит восстановление справедливости.[75]
72
Для нас, выросших в этой стране, весомей книг личные впечатления и воспоминания, свидетельства родных и друзей, часто не менее ужасные, чем описанное в книгах.
73
Пирогову инкриминировалась передача родным попавшей в его руки записки самоубийцы якобы клеветнического содержания, Некипелову и Петрову-Агатову инкриминировались их собственные стихи.
74
Сегодня третий срок угрожает одному из наиболее мужественных борцов за право крымских татар жить на родной земле — Мустафе Джемилеву.