Вошла революция внутрь нашей жизни...
Она и роман, и поэма, и драма,
И глина, и краски, и строф череда,
Фонарь городской, и на небе звезда,
Народного говора мощные недра
И песни летящего по небу ветра...
В огромном творческом наследии Гюго многое звучало манифестом, а многое действительно имело такое назначение, -в частности, знаменитое предисловие к первой его драме “Кромвель”, написанное за семь лет до цитированных здесь стихов. В истории литературы это предисловие рассматривается как манифест французских романтиков. В “Ответе на обвинительный акт” Гюго с еще большей последовательностью н ясностью защищает уже не только позиции романтизма, но и позиции вообще революционного искусства, которому служит. Здесь нашли объяснение главные особенности, присущие его громовому языку и громовому голосу. Эти живые черты и особенности могут быть названы точно: раскованный словарь, включивший в себя находки разговорного, простонародного, площадного языка. Раскованный синтаксис, освобожденный от условностей школьной риторики. Раскованный ритм, пренебрегший правилами школьной просодии, идущей от теоретиков классицизма Буало или Лагарпа. Подвижная цезура в двенадцатисложнике, свободно сшибленные переносы из строки в строку. Эти свойства поэзии Гюго различимы даже иноязычными читателями. Незачем упоминать о том, что французам эти свойства видимы еще ярче. Им доступны н другие, более тонкие особенности поэзии Гюго, ускользающие от нас.
И в поэзии и в романе для Гюго характерны экскурсы в прошлое, предпринимаемые в защиту н обоснование животрепещущего тезиса. Не переставая быть поэтом, он становился философом н историком. Рассуждения его не бесспорны, но они всегда вдохновенны. Гюго много прочел на своем веку, еще больше видел собственными глазами, кое-что присочинил, потому что воображение его безгранично и работает без отказа. Он любил и умел говорить сразу о многом. Но это его манера говорить с людьми. Он никогда не теряет ведущего ритма. Громоздкость его построек оправдана изнутри - темпераментом строителя.
Бывает н так, что история нужна ему для жестокой расправы с современником - политическим противником. Он вызывает прошлое как свидетеля в большой тяжбе, которую ведет с ненавистным ему режимом. Находясь в центре событий, в гуще политической борьбы, он считает уместным и должным отвлечься от злобы дня, чтобы с тем большей яростью вернуться к ней.
Уже будучи изгнанником Второй империи, он заново оценивает кумира своей юности - Наполеона Бонапарта. В поэме “Искупление” (книга “Возмездие”) рассказана вся история Наполеона и его падения: бегство наполеоновской армии из Москвы, разгром при Ватерлоо, муки и смерть Наполеона па острове Святой Елены. Каждый раз, испытав новый удар судьбы, герой обращается к некоему незримому свидетелю-то ли к богу, то ли к демону, то ли к собственной совести - с одинаковым вопросом: “Это конец?”-и слышит и ответ: “Нет еще. Рано”.
Искупление завершается лишь тогда, когда Наполеон III, метко названный Гюго “Наполеоном Милым”, присвоил себе славу дяди. Это зрелище отвратительно для мертвеца.
И тут наконец Наполеон I понимает свою вину перед Францией:
...И Бонапарт прочел, что злодеяньям мера
Давно отсчитана восьмнадцатым брюмера.
Восемнадцатое брюмера - дата первой открытий измены Наполеона революции.
Таким образом, племяннику противопоставлена слава его великого дяди. Расправа Гюго с этим персонажем изобретательна и разнообразна по приемам. Гюго не щадит красок и бранных слоп. Если вся его поэтическая книга “Возмездие” есть высокий образец политической сатиры, то в этой её части гнев и сарказм достигают наибольшей силы, белого каления.
Так оправдывалось в поэтической работе Гюго однажды отчетливо сформулированное им требование, может быть, наиболее характерное и существенное для понимания его поэзии: “Поэту надлежит возвышать, если они того заслуживают, политические события до степени событии исторических”.
В том же накале праведных и простых чувств - стыда, горечи, негодованья-дана в книге “Возмездие” картина нищеты, унижения и угнетения миллионов.
Если взять все творчество Гюго в целом, то именно здесь его главная тема.
Буржуазные исследователи немало потрудились над тем, чтобы сдвинуть и исказить перспективу. Они выделяли в особую рубрику такие поэтические сборники Гюго, как “Искусство быть дедом” или “Песни улиц и лесов”, как будто именно в них наиболее выразительно проявился “чистый” лиризм автора. Как будто этот страстный, легко воспламеняющийся человек всегда, с юных лет готовился стать дедушкой и нянчить на коленях детей своих детей! Между тем Виктору Гюго не надо логики, чтобы снова и снова проповедовать простые истины с того же любимого амвона. Гюго знал, что простые истины в силу своей простоты легко забываются людьми: его деятельный ум постоянпо направлен в одну сторону. Нужна была сила этой латинской логики, чтобы так владеть умами и сердцами, так властно проталкивать в сознание читателя силу и значение простых истин. Его искусство - проза, поэзия, драматургия - служило одному и тому же великому и простому делу. Если Гюго оказался близким другом читателей всех пяти континентов, если по сои день актеры, волнуясь сами и волнуя других, читают его стихи, произносят тирады его героев, если его романы остаются нержавеющим оружием в руках у миллионов простых людей, борющихся за мир и труд, - значит, есть в этом обширном наследии жиния и бессмертная сила.
Искусство, как известно, бывает разное. Есть и такое, которое спокойно отлеживается под стеклянными колпаками посмертных издании, прохладных музеев и замогильной мглы. Молодые поколения любуются музейными экспонатами, поглаживают ветхую кожу переплета и уходят, предоставляя мертвецам хоронить своих мертвецов.
В данном случае происходит нечто противоположное. Гюго когда-то провозгласил: “Живут те, кто борется!” Сам он тоже продолжает бороться на стороне живых.
Его постоянные ссылки на Эсхила, Данте, Шекспира и других великих стариков как прямых предшественников-это не поиски знатных предков для установления родовитой родословной для себя лично. Это поиски союзников для воздействия на возможно больший круг людей разного возраста и разных языков. Это сознательная тактика борца. Гюго знал, что для устрашения врага требуются сверкающие латы, яркие знамена, громкие фанфары. И он выходил в бой, блистая и гремя эрудицией, именами, метафорами. Он умел перекричать и ураган и канонаду и этим умением великолепно пользовался.
Страстно веруя в силу поэтического слова, Гюго никогда не преуменьшал своего значения. Напротив, он считал себя не только поэтом, но и пророком, вождем человечества на пути к светлому будущему.
Этим он снова и снова утверждал не личное свое достоинство как художника, но высокую правоту.
Для Гюго немыслим тираж в пятьсот нумерованных экземпляров, отпечатанных на особо дорогой бумаге для узкого круга друзей н любителей. Для них он не написал ни одной строки. Он не привык к комнатному, камерному резонансу. Это поистине демократическое творчество - образец для многих н многих поэтов, пришедших после Гюго. Еще раз: Гюго - это прежде всего нравственное здоровье, чистота помыслов, ясность духа.
В одной из его трагедий прадеды действуют рядом с правнуками. Богатырские их голубые седины падают па плечи, закованные в латы. Жилистые руки по старой памяти сжимают иззубренные мечи. Они кажутся легендарными. Они мудры в старческой наивности и полны неисчерпаемой любви к живому делу жизни.
Нечто подобное происходит с самим Гюго. Ему более полутораста лет, по голос его не надтреснут и звучит по-юношески звонко, зоркие глаза горят молодой отвагой, а сердце полно любви к людям, которые всегда готовы ответить ему тем же.
Павел Антокольский