А теперь речь идет о главном вопросе, который куда серьезнее, чем жирондизм, являющийся по сути дела вопросом частным. В том, что вы говорите, есть доля истины; но вся истина, настоящая, подлинная истина, в моих словах. На юге - федерализм, на западе - роялизм, в Париже-поединок между Конвентом и Коммуной; на границах - отступление Кюстина и измена Дюмурье. Что все это означает? Разлад. А что нам требуется? Единство. Ибо спасение в нем одном. Но надо спешить. Необходимо иметь в Париже революционное правительство. Ежели мы упустим хотя бы один час, вандейцы завтра же войдут в Орлеан, а пруссаки - в Париж. Я согласен в этом с вами, Дантон, я присоединяюсь к вашему мнению, Робеспьер. Будь по-вашему. Итак, единственный выход - диктатура. Значит - пусть будет диктатура. Мы трое представляем революцию. Мы подобны трем головам Цербера. Одна говорит, - это вы, Робеспьер; другая рычит, - это вы, Дантон...
- А третья кусается, - прервал Дантон, - и это вы, Марат.
- Все три кусаются, - уточнил Робеспьер.
Воцарилось молчание. Потом снова началась беседа, полная грозных подземных толчков.
- Послушайте, Марат, прежде чем вступить в брачный союз, нареченным не мешает поближе познакомиться. Откуда вы узнали, что я вчера говорил Сен-Жюсту?
- Это уж мое дело, Робеспьер.
- Марат!
- Моя обязанность все знать, а как я получаю сведения - это уж никого не касается.
- Марат!
- Я люблю все знать.
- Марат!
- Да, Робеспьер, я знаю то, что вы сказали Сен-Жюсту, знаю также, что Дантон говорил Лакруа,159
я знаю, что творится на набережной Театэн, в особняке де Лабрифа, в притоне, где встречаются сирены эмиграции; я знаю также, что происходит в доме Тилле, в доме, принадлежавшем Вальмеранжу, бывшему начальнику почт, - там раньше бывали Мори,160
и Казалес161
затем Сийес,162
и Верньо163
а нынче раз в неделю туда заглядывает еще кое-кто.
При слове «кое-кто» Марат взглянул на Дантона.
- Будь у меня власти хоть на два гроша, я бы показал! - воскликнул Дантон.
- Я знаю, - продолжал Марат, - что сказали вы, Робеспьер, так же, как я знаю, что происходило в тюрьме Тампль, знаю, как там откармливали, словно на убой, Людовика Шестнадцатого, знаю, что за один сентябрь месяц волк, волчица и волчата сожрали восемьдесят шесть корзин персиков, а народ тем временем голодал. Я знаю также, что Ролан прятался в укромном флигеле на заднем дворе по улице Ла-Гарп; я знаю также, что шестьсот пик, пущенных в дело четырнадцатого июля, были изготовлены Фором, слесарем герцога Орлеанского; я знаю также, что происходит у госпожи Сент-Илер, любовницы Силлери;164
в дни балов старик Силлери сам натирает паркет в желтом салоне на улице Нев-де-Матюрен; Бюзо,165
и Керсэн там обедали. Двадцать седьмого августа там обедал Саладэн166
и с кем же? С вашим другом Ласурсом167
Робеспьер!
- Вздор, - пробормотал Робеспьер, - Ласурс мни вовсе не друг.
И задумчиво добавил:
- А пока что в Лондоне восемнадцать фабрик выпускают фальшивые ассигнаты.
Марат продолжал все также спокойно, но с легкой дрожью в голосе, от которой кровь застывала в жилах.
- Все привилегированные связаны круговой порукой, и вы тоже. Да, я знаю все, знаю и то, что Сен-Жюст именует государственной тайной.
Последние слова Марат произнес с расстановкой и, кинув на Робеспьера быстрый взгляд, продолжал:
- Я знаю все, что говорится за вашим столом в те дни, когда Леба.168
приглашает Давида отведать пирогов, которые печет Элизабет Дюпле, ваша будущая свояченица, Робеспьер. Я око народа и вижу все из своего подвала. Да, я вижу, да, я слышу, да, я знаю. Вы довольствуетесь малым. Вы восхищаетесь сами собой и друг другом. Робеспьер щеголяет перед своей мадам де Шалабр, дочерью того самого маркиза де Шалабра, который играл в вист с Людовиком Пятнадцатым в день казни Дамьена169
О, вы научились задирать голову. Сен-Жюста из-за галстука и не видно. Лежандр170
всегда одет с иголочки - новый сюртук, белый жилет, а жабо-то, жабо! Молодчик из кожи лезет вон, чтобы забыли те времена, когда он разгуливал в фартуке. Робеспьер воображает, что история отметит оливковый камзол, в котором его видело Учредительное собрание, и небесно-голубой фрак, которым он пленяет Конвент. Да у него по всей спальне развешаны его собственные портреты...
- Зато ваши портреты, Марат, валяются во всех сточных канавах, - сказал Робеспьер, и голос его звучал еще спокойнее и ровнее, чем голос Марата.
Их беседа со стороны могла показаться безобидным пререканием, если бы не медлительность речей, подчеркивавшая ярость реплик, намеков и окрашивавшая иронией взаимные угрозы.
- Если не ошибаюсь, Робеспьер, вы, кажется, называли тех, кто хотел свергнуть монархию, «дон Кихотами рода человеческого».
- А вы, Марат, после четвертого августа171
в номере пятьсот пятьдесят девятом вашего «Друга народа», - да, да, представьте, я запомнил номер, всегда может пригодиться, - так вот вы требовали, чтобы дворянам вернули титулы. Помните, вы тогда заявляли: «Герцог всегда останется герцогом».
- А вы, Робеспьер, на заседании седьмого декабря защищали госпожу Ролан против Виара.
- Точно так же, как вас, Марат, защищал мой родной брат, когда на вас обрушились в клубе Якобинцев, Что это доказывает? Ровно ничего.
- Робеспьер, известно даже, в каком из кабинетов Тюильри вы сказали Гара:172
«Я устал от революции».
- А вы, Марат, здесь, в этом самом кафе, двадцать девятого октября облобызали Барбару.
- А вы, Робеспьер, сказали Бюзо: «Республика? Что это такое?»
- А вы, Марат, в этом самом кабачке угощали завтраком марсельцев, по три человека от каждой роты.
- А вы, Робеспьер, взяли себе в телохранители рыночного силача, вооруженного дубиной.
- А вы, Марат, накануне десятого августа умоляли Бюзо помочь вам бежать в Марсель и даже собирались для этого случая нарядиться жокеем.
- Во время сентябрьских событий173
вы просто спрятались, Робеспьер.
- А вы, Марат, слишком уж старались быть на виду.
- Робеспьер, вы швырнули на пол красный колпак.
- Швырнул, когда его надел изменник. То, что украшает Дюмурье, марает Робеспьера.
- Робеспьер, вы запретили накрыть покрывалом голову Людовика Шестнадцатого, когда мимо проходили солдаты Шатовье.
- Зато я сделал нечто более важное, я ее отрубил.
Дантон счел нужным вмешаться в разговор, но только подлил масла в огонь.
- Робеспьер, Марат, - сказал он, - да успокойтесь вы!
Марат не терпел, когда его имя произносилось вторым. Он резко повернулся к Дантону.
- При чем тут Дантон? - спросил он.
Дантон вскочил со стула.
- При чем? Вот при чем. При том, что не должно быть братоубийства, не должно быть борьбы между двумя людьми, которые оба служат народу. Довольно с нас войны с иностранными державами, довольно с нас гражданской войны, недостает нам еще домашних войн. Я делал революцию и не позволю с нею разделаться. Вот почему я вмешиваюсь.
Марат ответил ему, даже не повысив голоса:
- Представьте лучше отчеты о своих действиях, тогда и вмешивайтесь.
- Отчеты? - завопил Дантон. - Идите спрашивайте их у Аргонских ущелий, у освобожденной Шампани, у покоренной Бельгии, у армий, где я четырежды подставлял грудь под пули, идите спрашивайте их у площади Революции, у эшафота, воздвигнутого двадцать первого января,174
у повергнутого трона, у гильотины, у этой вдовы...
Марат прервал Дантона:
- Гильотина не вдова, а девица; на нее ложатся, но ее не оплодотворяют.
- Вам-то откуда знать? - отрезал Дантон. - Я вот ее оплодотворю.
- Что ж, посмотрим, - ответил Марат.
И улыбнулся.
Дантон заметил эту улыбку.
- Марат, - вскричал он, - вы человек подвалов, а я живу под открытым небом и при свете дня. Ненавижу гадючью жизнь. Быть мокрицей - покорно благодарю! Вы живете в подвале. Я живу на улице. Вы не общаетесь ни с кем, а меня видит любой, и любой может обратиться ко мне.
- Еще бы!.. «Мальчик, пойдем?..» - буркнул Марат. И, стерев с лица следы улыбки, он заговорил властным тоном:-Дантон, потрудитесь дать отчет в истраченной вами сумме в тридцать три тысячи экю звонкой монетой, каковую вам вручил Монморен175