Охмелел кур, песню завел – орет без толку…
Сигать стал с ноги на ногу, шум поднял по лесу, трескотню.
– Пляши и ты, мужик…
Завертел его кур, поддает крылом, под крылом сосной пахнет.
И очутился мужик у себя в хлеву на теплом назме…[57]
Пришла баба от заутрени…
– Это ты так, мужик, за вином ходил…
– Ни-ни, – говорит мужик, – маковой росинки во рту не было, кур дикий меня путал.
– Хорошо, – говорит баба и пошла за кочергой. Принесла кочергу да вдруг и спрашивает: – Ну-ка повернись, что это под тобой?
Посмотрела, а под мужиком лежат червонцы.
– Откуда это у тебя?
Стал мужик думать.
– Вот это что, – говорит, – кур это меня шелухой кормил… Дай бог ему здоровья…
И поклонились мужик да баба лесу и сказали дикому куру – спасибо.
Полевик
На току, где рожь молотят, – ворох; ворох покрыт пологом, на пологу – роса. А под пологом девки спят…
Пахнет мышами, и на небе стоит месяц.
По току шагает длинный Полевик,[58] весь соломенный, ноги тонкие…
– Ну, ну, – ворчит Полевик, – рожь не домолотили, а спят.
Подошел к вороху, потянул за полог:
– Эй, вы, разоспались, заря скоро!
Девки из-под полога высовывают головы, шепчут:
– Кто это, девоньки, или приснилось? Никак светает скоро.
Дрожат с холоду, просыпаются.
На хуторе за прудом кричат петухи.
К молотилке шагает Полевик; под молотилкой, накрывшись полушубками, спят парни.
Постаскал с них Полевик полушубки:
– Вставайте, рожь не домолочена.
Парни глаза протирают…
– Свежо, ребята, ай вставать пора…
На току ворошится народ, натягивают полушубки да кацавейки, ищут: кто вилы, кто грабли…
Холодеет месяц.
А Полевик уж в поле шагает.
– Голо, голо, – ворчит Полевик, – скучно.
Ляжет он с тоски в канаву, придет зима, занесет его снегом.
Иван-царевич и Алая-Алица
Скучно стало Ивану-царевичу, взял он у матушки благословение и пошел на охоту. А идти ему старым лесом.
Настала зимняя ночь.
В лесу то светло, то темно; по спелому снегу мороз потрескивает.
Откуда ни возьмись выскочил заяц; наложил Иван-царевич стрелу, а заяц обернулся клубком и покатился. Иван-царевич за ним следом побежал.
Летит клубок, хрустит снежок, и расступились сосны, открылась поляна, на поляне стоит белый терем, на двенадцати башнях – двенадцать голов медвежьих… Сверху месяц горит, переливаются стрельчатые окна.
Клубок докатился, лунь-птицей обернулся: сел на воротах. Испугался Иван-царевич, – вещую птицу застрелить хотел, – снял шапку.
– Прости глупость мою, лунь-птица, невдомек мне, когда ты зайцем бежал.
– Меня Алая-Алица, ясная красавица, жижова пленница, за тобой послала, – отвечает ему лунь-птица, – давно стережет ее старый жиж.[59]
– Войди, Иван-царевич, – жалобно прозвенел из терема голос.
По ледяному мосту пробежал, распахнул ворота Иван-царевич – оскалились медвежьи головы. Вышиб ногой дверь в светлицу: видит – на нетопленной печурке сидит жиж, голова у него медная, глазами ворочает.
– Ты зачем объявился? Или две головы на плечах? – зарычал жиж.
Прицелился Иван-царевич и вогнал золотую стрелу между глаз старому жижу.
Упал жиж, дым повалил у него изо рта, вылетело красное пламя и пояло терем.[60] Иван-царевич побежал в светлицу. У окна, серебряными цепями прикована, сидит Алая-Алица, плачет… Разрубил цепи, взял Иван-царевич на руки царевну и выскочил с ней в окошко.
Рухнул зимний терем и облаком поднялся к синему небу. Сбежал снег с поляны, на земле поднялись, зацвели цветы. Распустились по деревьям клейкие листья.
Откуда ни возьмись прибежали тоненькие, синие еще от зимнего недоеда, русалки-мавки, закачались на деревьях; пришел журавль на одной ноге; закуковала кукушка; лешие захлопали в деревянные ладоши; позык аукался.
Шум, гам, пение птичье…
И по синему небу раскатился, загрохотал апрельский гром.
И узнали все на свете, что Иван-царевич справляет свадьбу с Алой-Алицей, весенней царевной.
Соломенный жених
Внизу овина, где зажигают теплины,[61] в углу темного подлаза лежит, засунув морду в земляную нору, черный кот.
Не кот это, а овинник.[62]
Лежит, хвостом не вильнет – пригрелся. А на воле – студено.
Прибежали в овин девушки, ногами потопали.
– Идемте в подлаз греться.
Полегли в подлазе, где дымом пахнет, близко друг к дружке, и завели такие разговоры, что – стар овинник, а чихнул и землей себе глаза запорошил.
– Что это, подружки, никак чихнуло? – спрашивают девушки.
Овинник рассердился, что глаза ему запорошило, протер их лапой и говорит:
– Ну-ка, иди сюда, которая нехорошие слова говорила!
Каждая девушка на себя подумала, и ни одна ни с места.
– Ну, что же, – говорит овинник, – или мне самому вылезать?
И стал из норы пятиться…
Тут одна догадливая да бедная, сирота Василиса, взяла ржаной сноп, прикрыла его платком и поставила впереди всех.
– Вот тебе!..
Выскокнул из норы овинник, пыхнул зелеными глазами и стал сноп рвать, а девушки из овина выбежали и – на деревню, а та, что подогадливее – Василиса, – схоронилась за ворох соломы и говорит оттуда:
– Черный кот, старый овинник, что со мной делаешь, – все тело мое изорвал.
Фыркнул овинник, отскочил и кричит:
– Очень я злой, погоди – отойду, тогда разговаривай.
Подождала Василиса и говорит опять:
– Отошел?
– Отхожу, сейчас, только усы вылижу… Ну, что тебе надо?
– Залечи мне раны…
Фыркнул кот в землю, лапой пыль подхватил и мазнул по снопу.
А сноп так и остался снопом…
– Так ты меня обманула? – говорит кот, а самому уж смешно.
– Обманула, батюшка, – отвечает ему Василиса, – прости, батюшка, да смилуйся – найди мне жениха, чтобы краше его на свете не было.
58
59
62