А любовь? Разве Будда не завещал ученикам особую, столь непривычную для человека любовь? Это была любовь и милосердие ко всему живому: друзьям и врагам, коровам и пантерам, муравьям и паразитам на теле. Вечная улыбка на бронзовой статуе Будды. Задумчивая бронзовая улыбка, обращенная всем и никому.
Всем и никому. Привязанность к друзьям и близким уже сама по себе отнимает часть любви, предназначенной для всех. Значит, не может быть для архата такой привязанности.
Бронзовая улыбка. Бесстрастная и отрешенная. Непротивление злу, прощение всяких обид. Всепрощающая и равнодушная улыбка. Нельзя злом воздавать за зло. От этого ведь только растет зло в мире. Зло никогда не имеет конца, оно всегда влечет за собой новую вражду и новое страдание. Только всепрощение должна нести в мир улыбка архата.
Нельзя защищать несправедливо обиженного, вступаться за слабого, мстить за убитого, отстаивать неправедно осужденного. Нужно убить любое желание и лишь самому уклониться от зла. Приневолить себя к бесстрастию, найти блаженство в равнодушии, благожелательном ко всем. И бритоголовый буддийский монах знает, что это не столь трудно, как кажется. Ведь это лишь мнится, что люди живут проявлениями души, способной чувствовать гнев, радость и скорбь. Нет, их направляет не душа, а отдельные дхармы.
Слово «дхарма» имеет много значений: закон, учение, религия, истинная реальность, признак и, это самое главное, носитель признака, носитель душевных свойств. Согласно же учению, человек — сложное, противоречивое существо. У него много дхарм, много носителей душевных свойств. Одни буддийские школы говорят, что 75, другие — 84, третьи — 100… Много дхарм. Ведь есть «чувственные» дхармы, с помощью которых мы воспринимаем мир: звуки, запахи, краски; дхармы отвлеченных представлений, делающие человека мыслящим существом; дхармы высших стремлений — зовущие в нирвану, например.
Смерть и тела и души разлагает на элементы. Дхармы высвобождаются и, как невидимый пар от воды, обретают свободу и безразличие. Но той кармой, силой той кармы, которую мы творим нашей жизнью и всеми предыдущими перерождениями, дхармы вновь объединяются в иной уже комбинации, давая иную душу иному существу — «перерожденцу».
Так и свершается вращение рокового колеса бытия.
Прервать, уничтожить этот круговорот может лишь архат, достигший нирваны. Потому и становились ученики Будды нищими аскетами, странствующими по пыльным и знойным дорогам без цели и желаний. Лишь знак нищеты, цвет низших каст составлял их собственность — желтая тога.
Но если бы все стали вдруг бикшу (нищими), то кто бы производил рис и овощи, чтобы давать этим нищим подаяние? Разве голодная смерть всей страны давала нирвану всем жаждущим? Или всеобщее безбрачие, разве оно не угрожало прекратить перерождение тех грешных душ, которые не могли еще обрести совершенство?
Все получалось стихийно, само собой. Не все последователи Будды готовы были обречь себя на аскетизм. Они не хотели расстаться с приятными удобствами мирской жизни, желали достичь нирваны без лишений и мук.
Мирские приверженцы «восьмеричного пути» принимали к соблюдению лишь пять минимальных принципов, к которым добавляли еще пожертвования монашеским обществам. Теперь каждый мог жить, как хотел. Одни в нищенстве, другие в радостях и горестях мира, одни подаянием, другие трудом рук своих. И все могли обрести нирвану.
Буддизм завоевывал души и страны. Первоначальное символическое изображение Будды в виде колеса сменилось фигурой, сидящей на лотосе и несущей свою удивительную улыбку всем и никому. Возникали монастыри, возводились ступы, в которых хранили священные реликвии и мощи. Все шло тем самым путем, каким следовали когда-то жрецы всех стран и народов, каким суждено было пойти и последователям Христа и Магомета. Созывались соборы, образовывались секты. Буддизм был светом Индии, особым, присущим только ей, ни на что не похожим. Но, распространяясь по миру, он терял нечто неуловимое, присущее духу Индии. И судьба буддизма похожа на судьбы всех больших религий. Он вбирал в себя чужих богов и чужие обычаи, терял свою сложную, порой непонятную философию, опускаясь до сознания воспитанных на примитивных верованиях людей. И одновременно с этим обрастал тайной, свято хранимой в монастырях.
Постепенно в буддизме возникло свыше 30 сект. Но самый глубокий раскол произошел в I веке. «Восьмеричная дорога» раздвоилась. Образовалось два течения: хинаяна («малая колесница», узкий путь) и махаяна («большая колесница», широкий путь). Это было закреплено на четвертом соборе во время царя Канишки.
Махаяна пересматривала основу буддизма — учение, основанное на постулате, что человек достигнет нирваны лишь собственными усилиями. И в самом деле! Нужно лучше знать человека, чем идеалисты первых буддийских лет. Разве под силу грешному и слабому существу взвалить на себя такое бремя? Нет, «восьмеричный путь» — это узкий путь избранных, народу же нужен широкий и легкий путь. Для его же счастья, для обеспечения его же усилий. Да и метафизическая, основанная на этике религия без богов не очень-то близка народу. Люди хотели чего-то более привычного и простого. В местах, где жил, проповедовал и умер учитель, выросли ступы. Потом выросли храмы, в которых поставили его изображение. И Будда предстал в виде золоченого гиганта с драгоценным камнем на месте третьего глаза. Образ его стал конкретным, а понятие «Будда» — расплывчатым.
Гаутама-Будда, Будда Шакья-Муни стал лишь одним из множества различных будд, в число которых попали и древние брахманские боги, и боги тех народов, которые приняли у себя буддизм. Святые архаты тоже попали в этот пантеон, как это повелось в других религиях, в других странах.
Количество будд росло: 995 будд-мироправителей (непокрытую голову золоченых статуй стала венчать царская корона), 35 будд-грехоочистителей и еще много других будд.
Оставалось внести в пантеон и специализацию. Так возникли излюбленные божества: основатель учения Будда Шакья-Муни, грядущий Будда-Майтрея, которому суждено сменить Шакья-Муни на престоле правителя мира, Будда-Очирвани (Ваджрапани) — последний из распространенного на севере пантеона 1000 будд, мудрый Будда-Манджушри, миросоздатель Будда-Адибудда, мистический властитель рая Будда-Амитаба.
Кроме будд, в пантеон махаяны вошли еще и бодисатвы. Это своего рода канонизированные архаты — существа, преодолевшие в себе жажду существования и достигшие нирваны, но пожелавшие остаться в миру, чтобы помогать людям.
Бодисатвы могли бы остаться в нирване, стать Буддой, но предпочли любовь к ближнему.
Наиболее чтимым бодисатвой стал Авалокитешвара, трехликий, шестиликий, десятиликий, одиннадцатиликий, львиноголосый. Но этим не ограничились реформы богослова Нагарджуны. Он видоизменил еще одну главную основу буддизма — нирвану. В самом деле, что такое нирвана? Непонятное состояние, некоторые считают, что даже смерть. Она хороша для философов — изощренных аристократов духа. А разве народ поймет нирвану, захочет в нее? Народу нужен рай. И если сам Будда ничего не говорил о рае, то это не значит, что рая нет.
Он находится в блаженной стране Сукавати. Там, в цветущих садах, среди удовольствий и неги, пребывают праведники. Заведует этой обетованной землей кроткий мистический Будда-Амитаба, просто Амитаба.
Что общего у такого рая с нирваной? Ничего. Но здесь нет посягательства на учение Гаутамы. Просто душам райских праведников еще один раз предстоит воплотиться на Земле, и уж тогда они достигнут нирваны, если только не пожелают сделаться бодисатвами.
Рай, таким образом, представляет собой промежуточную форму между земной жизнью и нирваной. Промежуточную, но очень заманчивую.
Но там, где есть рай, должен быть и ад. Изначальная полярность, присущая человеку двойственность, которая исчезает только в нирване. Для запугивания верующих был создан и ад с полным набором ужасающих пыток для тех, кто нарушает законы Будды. Это было тем более своевременно, что законы Будды основательно преобразились. Включив в себя рай и ад, махаяна стала доступна самым отсталым народам.