Он замолк и вдруг прибавил полным отчаяния голосом:
— Совсем мы не такие удачники! Мы кое-что позабыли!
— Что? — спросил я в тревоге.
— Как же, баас, да те красные и белые камешки, за которыми мы сюда приехали. Сабила наполнила бы ими нашу лодку, попроси мы только ее об этом, и нам бы не пришлось больше работать, а сидели бы мы в самых разлюбезных домах да пили бы лучший джин с утра до ночи.
При этих словах мне положительно стало дурно. Истина была слишком очевидна. Среди трудов, касающихся жизни и смерти, женитьбы и свободы, я совершенно позабыл об алмазах и золоте. Впрочем, я не представляю себе, как бы при прощании попросил их у Сабилы. Это значило бы с горних высот свалиться в туманную долину. Такая меркантильная просьба оставила бы у нее неприятный привкус во рту. Человек, которого она считала, ну, совершенно незаурядным, вдруг напоминает ей, что остается уладить кое-какие денежные делишки и заплатить чистоганом за оказанную услугу. Далее, мешки с драгоценностями непременно возбудили бы подозрения. Конечно, Сабила могла бы поместить их в лодку вместе с оружием. Но их тяжело и неудобно было бы везти, как я объяснил Хансу. И все-таки мне было тошно — еще раз мои надежды на богатство, вернее, на солидное обеспечение до конца моих дней, рассеялись как дым.
— Жизнь дороже золота, — наставительно сказал я Хансу, — а великий почет лучше того и другого.
Это звучало цитатой из книги пословиц, но я привел ее не совсем правильно, рассчитывая, что, авось, Ханс не заметит неточности. Но он знал больше, чем я думал, ибо ответил:
— Да, господин, наш преподобный отец, бывало, говаривал это и еще прибавлял, что лучше жить на пустой похлебке, как бы от нее не пучило живот, но со спокойной душой, чем в богатых хоромах с двумя вздорными бабами, что случилось бы с вами, баас, если бы вы остались у вэллосов. А теперь мы спокойны, баас, хоть и не набили карманов золотом да алмазами, которые, по вашим словам, чересчур тяжелы — так спокойны, что я думаю вздремнуть, баас. Однако, баас, это что такое?
— Ничего. Это воют в лесу несчастные волосатые женщины по своим мертвецам, — ответил я беспечно, так как вопли отчаяния, гулко раздававшиеся в тишине над рекой, еще звенели в моих ушах. К тому же, мысли мои были заняты потерянными алмазами.
— Хорошо, когда так, баас. Пусть они воют, пока не надорвутся, не моя забота. Но это не крики, это всплеск весел. Вэллосы гонятся за нами. Слышите?
Я прислушался и, к ужасу своему, услышал вдалеке мерные удары весел. Их было много — вероятно, около пятидесяти. За нами гналась большая лодка.
— Ох, баас! Это опять ваша вина. Без сомнения, госпожа Драмана так любит вас, что не хочет с вами расставаться и послала за нами вдогонку большую лодку. А может быть, — прибавил он в приливе новых упований, — это госпожа Сабила присылает нам в качестве прощального дара драгоценности, чтобы мы вспоминали о ней иногда.
— Это проклятые вэллосы посылают нам в дар копья, — мрачно ответил я и прибавил: — Заряди ружья, Ханс. Я не сдамся живым.
Какова бы ни была причина, но было ясно, что нас преследуют, и в глубине души мне хотелось знать, виновата ли в этом Драмана. Конечно, я обошелся с ней грубо, а дикарки бывают порой очень мстительны. Но все-таки мне хочется верить, что она неповинна была в предательстве. Истины я так и не узнал.
Наша команда из четырех беглых шпионов тоже заслышала весла и усиленно принялась за работу. Великие небеса! Как они гребли! Час за часом летели мы вниз по быстрой реке, а за нами с каждой минутой все ближе раздавались удары неустанных весел. Быстро летела наша лодка. Но у наших преследователей было пятьдесят гребцов, а у нас лишь четверо — как могли мы надеяться на успешное бегство?
Мы как раз проплывали мимо места нашего ночлега при поездке сюда (лес мы уже оставили позади и неслись по ущелью), когда я различил преследующее нас судно на расстоянии полумили вверх по реке. Это была одна из самых больших лодок вэллосского флота. Затем положение месяца изменилось, и в течение нескольких часов я ее не видел. Но было слышно, что она подходит к нам все ближе и ближе, как верная ищейка, нагоняющая беглого раба.
Наши гребцы начали уставать. Мы с Хансом взялись за весла, чтобы двое из них могли отдохнуть и поесть. Потом мы сменили вторую пару. Наша лодка прогадала на этом некоторое расстояние, так как мы были непривычны к гребле. Впрочем, благодаря быстроте течения недостаток ловкости большой роли не играл.
Наконец забрезжил день, отблеск его проник в ущелье, и при слабом неверном свете я увидел преследующую нас лодку в какой-нибудь сотне ярдов позади. То было чарующее в своем роде и незабываемое зрелище. Крутые склоны каменных громад, узкая полоса синего неба между ними, темный бурный поток, а по его поверхности скользит наш утлый челнок с четырьмя измученными гребцами, а за ним несется большое боевое судно, присутствие которого выдает черный силуэт остова и белые полоски взбиваемой веслами пены.
— Они быстро идут, баас, а нам еще далеко. Они нас скоро догонят, баас, — сказал Ханс.
— Значит, мы должны немного задержать их, — ответил я угрюмо. — Подай мне «экспресс», Ханс, а сам бери «винчестер».
Лежа на дне челнока и уперев ружья в корму, мы выжидали удобного момента. Но вот ущелье расширилось, так что мы довольно ясно могли видеть наших преследователей — уже в пятидесяти ярдах от нас.
— Целься пониже, Ханс, — сказал я и выпустил оба заряда из «экспресса» по двум передним гребцам.
Ханс не заставил себя ждать, и так как «винчестер» был на пять зарядов, то он продолжал еще стрелять, когда я уже закончил.
Результат сказался мгновенно. Несколько человек полегло, несколько весел упало в воду, не скажу сколько, и поднялся стон и вопль раненых и их спутников. Среди павших был, по-видимому, кормчий. Лодка закрутилась и некоторое время стояла поперек течения, подставляя под выстрелы дно и угрожая перевернуться. Я зарядил ружье и всадил в нее две разрывных пули в надежде пробить дно. Должно быть, я достиг цели, так как, выправив курс, она пошла значительно медленнее, и мне казалось, что один из гребцов вычерпывал воду.
А мы летели вперед, пользуясь задержкой неприятеля. Но теперь наши люди были очень утомлены. Руки у них покрылись волдырями, и только страх смерти вынуждал их продолжать грести. Наше продвижение все замедлялось; мы уже двигались только благодаря течению. Поэтому лодка вэллосов, имевшая, должно быть, запасных гребцов, снова стала нас нагонять.
Теперь река вилась по ущелью, так что мы лишь изредка могли видеть наших преследователей. Но каждый раз, как появлялась эта возможность, я хватал «винчестер» и стрелял, несомненно нанося неприятелю урон и задерживая его ход.
Но вот излучины кончились, мы достигли поворота, от которого река бежала около мили по совершенно прямому руслу, в конце его разливаясь болотом, уже знакомым вам. К этому времени обе лодки шли совсем тихо, так как и преследователи, и преследуемые выбились из сил. Каждый раз, когда была возможность прицелиться, я стрелял по врагам, но они шли вперед, упрямо и безмолвно. Нас уже отделяло каких-нибудь двадцать шагов. Пролетело несколько копий, и одно из них вонзилось в дно нашей лодки, едва не задев мою ногу. Но в этом месте ущелье было так тесно, что мне пришлось прекратить стрельбу; я решил приберечь заряды для последней схватки. Наконец мы достигли конца ущелья и врезались в первую илистую отмель болота.
Те из преследователей, кто были еще невредимы, делали последние усилия, чтобы нас догнать. При ярком свете, лившемся с открытого пространства позади нас, я видел их горящие глаза и высунутые пересохшие языки.
— Хватайте все, что у нас есть, и бегите! — крикнул я, сгребая в охапку ружье и все, что было под рукой, включая оставшиеся патроны.
Остальные поступили так же — не думаю, чтобы в лодке осталось что-нибудь, кроме весел. Затем я выскочил на берег и побежал направо по краю болота. Ханс и наши гребцы мчались за мною. Пробежав ярдов шестьдесят, я в полном изнеможении опустился на пригорке, ибо затекшие ноги отказывались нести меня дальше, и ждал, что произойдет. Право, я так измучился, что скорее был готов умереть на месте, чем пытаться бежать вперед.