— Вставай, идиот ты этакий! — закричал я. — И поищи остальных. Вот к чему привела твоя дурацкая мысль напасть на целое стадо буйволов. Вставай! Ждать мне здесь, что ли, пока я задохнусь!
— Неужели ты хочешь сказать, что у меня нет смертельной раны, Макумазан? — спросил он уже веселым тоном. — Я очень рад это слышать. Я хочу жить, чтобы заставить этих негодяев, которые подожгли камыши, пожалеть, что они родились на свет. А также я хочу покончить с этим буйволом. Я попал в него, Макумазан! Я попал в него!…
— Не знаю, попал ли ты в него, но знаю, что он попал в тебя, — ответил я, снимая его со скалы, а затем побежал к дереву, где в последний раз видел Скауля.
Здесь мне представилась другая картина. Скауль все еще висел в гнезде ягнятника вместе с двумя наполовину оперившимися орлятами. Одного из них он, вероятно, придавил, и тот испускал жалобные крики. И он кричал не напрасно, так как его родители, принадлежавшие к той разновидности огромных орлов, которую буры называют ягнятниками, прилетели к нему на помощь и клювом и когтями расправлялись с непрошенным гостем. Борьба, на которую я смотрел сквозь клубы дыма, казалась титанической, более шумной борьбы мне никогда не приходилось наблюдать, потому что я не знаю, кто визжал громче — разъяренные ли орлы или их жертва.
Я не мог удержаться и громко расхохотался. В эту минуту Скауль схватил за ногу орла, стоявшего на его груди и вырывавшего пучки волос крючковатым клювом, и смело выпрыгнул из гнезда, где ему становилось слишком жарко. Распростертые крылья орла, действуя как парашют, смягчили его падение. Этому же способствовал и Умбези, на которого он случайно упал. Соскочив с лежавшего Умбези, у которого теперь прибавился еще ушиб спереди, Скауль, весь покрытый ссадинами и царапинами, побежал стрелой, предоставляя мне поднять ружье, которое он уронил у дерева.
Мы выбрались втроем за линию дыма в весьма растерзанном виде — на Умбези не осталось ничего, кроме кольца на голове, — и стали звать остальных. Первым явился Садуко, совершенно спокойный и невозмутимый. Он с удивлением воззрился на нас и спросил, каким образом мы пришли в такое состояние. Я, в свою очередь, спросил его, каким образом ему удалось сохранить такой приличный вид. Он ничего не ответил, но я подозреваю, что он укрылся в большой норе муравьеда. Затем один за другим вернулись и остальные наши люди, разгоряченные и запыхавшиеся. Все были налицо, за исключением тех, кто поджег камыши, и они хорошо сделали, что не явились.
Когда мы все собрались, был поднят вопрос, что нам делать дальше. Конечно, я хотел вернуться в лагерь и выбраться как можно скорее из этого злополучного места. Но я не принял во внимание тщеславие Умбези. Умбези, висевший на краю острой скалы и воображавший, что он смертельно ранен, был одним человеком; но Умбези, хотя и поддерживавший обеими руками свои ушибленные места, но знавший, что это лишь поверхностные ранения, был совсем другим.
— Я охотник, — сказал он. — Меня зовут Гроза Слонов. — И он завращал глазами, ища кого-нибудь, кто посмел бы ему противоречить. — Я ранил буйвола, который осмелился напасть на меня. (В действительности это я, Аллан Квотермейн, ранил его). Я хочу прикончить его, потому что он не мог уйти далеко. Пойдемте по его следам.
Он оглянулся вокруг, и один из его людей с арабской угодливостью проговорил:
— Да, пойдем по его следам, Гроза Слонов. Макумазан, этот умный белый человек, поведет нас, потому что нет такого буйвола, которого бы он боялся.
Конечно, после этого ничего другого мне не оставалось делать, и, позвав Скауля, мы отправились по следам стада, что было так же легко, как идти по проезжей дороге.
— Ничего, баас[19], — сказал мне Скауль, не одобрявший, по-видимому, этого преследования, — они нас перегнали на два часа и теперь далеко.
— Надеюсь, — ответил я, но счастье было против меня. Не прошли мы и полумили, как какой-то чересчур усердный туземец напал на кровавый след.
Я шел по этому следу около двадцати минут, пока не дошел до кустарника, спускавшегося вниз к руслу реки. Следы вели прямо к реке, и по ним я подошел к краю большого водоема, полного водой, хотя сама река высохла. Я остановился, глядя на след и обсуждая с Садуко, не переплыл ли буйвол через водоем, так как следы, доходившие до его края, стали неясными и стертыми. Внезапно наши сомнения рассеялись, потому что из густого кустарника, мимо которого мы прошли (буйвол нас подвел, вернувшись по своим собственным следам), появился огромный бык, прихрамывавший, так как моя пуля пробила ему ногу. Нельзя было сомневаться, что это был тот самый бык, потому что с правого его рога, расщепленного наверху, свешивались обрывки мучи Умбези.
— Берегись, Макумазан! — закричал Садуко испуганным голосом.
Я поднял ружье и выстрелил в нападавшее на меня животное, но промахнулся. Я отбросил ружье — буйвол мчался прямо на меня — и сделал попытку отскочить в сторону.
Мне это почти удалось, но расщепленный рог, на котором висели остатки повязки, подцепил меня и отшвырнул с берега реки в глубокий водоем. При моем падении я увидел, как Садуко прыгнул вперед, и услышал выстрел, заставивший буйвола присесть. Затем медленным, скользящим движением буйвол последовал за мною в водоем.
Таким образом мы очутились оба в водоеме, но там не было места для нас обоих. Я делал попытки увернуться, но вскоре был побежден. Буйвол, казалось, делал все, что мог делать при таких обстоятельствах. Он старался забодать меня, что отчасти ему и удалось, хотя я нырял при каждом нападении. Затем он ударил меня мордой и потащил на дно, хотя я ухватился за его губу и перекрутил ее. Затем он встал на меня коленом, все глубже и глубже погружая меня в тину. Я помню, что ударил его ногой в живот. После этого я ничего больше не помню, потому что меня окутала тьма.
Когда я пришел в себя, то увидел склонившуюся надо мной высокую фигуру Садуко с одной стороны, а с другой Скауля, который, очевидно, плакал, так как горячие слезы падали на мое лицо.
— Он умер! — говорил бедный Скауль. — Буйвол убил его! Он умер, лучший белый человек во всей Южной Африке, которого я любил больше родного отца и всех моих родственников!
— Это тебе не трудно, — ответил Садуко, — так как ты не знаешь, кто они. Но не волнуйся, он не умер. Я попал копьем в сердце этого буйвола раньше, чем он успел вышибить из него жизнь, потому что, к счастью, тина была мягкая. Но я опасаюсь, что у него сломаны ребра. — И он ткнул меня пальцем в грудь.
— Сними свою руку, — с трудом проговорил я.
— Видишь? — сказал Садуко. — Разве я не сказал тебе, что он жив?
После этого я помню лишь какой-то смутный бред, пока не увидел себя лежавшим в большой хижине, оказавшейся впоследствии хижиной Умбези, той самой, в которой я лечил ухо его жены, прозванной Старой Коровой.
Глава IV. Мамина
При свете, вливавшемся через дымовое и дверное отверстия, я осматривал некоторое время потолок и стены хижины, стараясь отгадать, чья она и как я сюда попал.
Я постарался присесть, но мгновенно почувствовал мучительную боль в области ребер, которые были перевязаны широкими полосами мягкой дубленой кожи. Было ясно, что ребра сломаны.
— Но каким образом они сломались? — спросил я себя. И тогда я вспомнил все, что случилось. В эту минуту я услышал шорох и понял, что кто-то влезает в хижину через дверное отверстие. Я закрыл глаза, не будучи в состоянии разговаривать. Кто-то вошел и остановился надо мной. Я инстинктивно почувствовал, что это была женщина. Я медленно приоткрыл свои веки ровно настолько, чтобы быть в состоянии разглядеть ее.