Днем позже последовал новый указ, где Ричард доводил до всеобщего сведения, что Джон, герцог Ланкастерский, которого вместе с другими верными подданными облыжно обвинили в измене королю и королевству, вовсе не повинен в этих преступлениях, а, напротив, всегда был и остается верным короне, являясь главным ревнителем королевской чести.
Обведенный вокруг пальца, Болинброк повез отцу добрые вести. Он так и не понял, что с эрой Гонта покончено навсегда и двор не желает его возвращения. Самое время было бросить черни подачку.
Для усмирения Сент-Олбанса Бекингэм намеревался послать Уорика, однако в самую последнюю минуту выяснилось, что беспорядки в собственных манорах высокородного эрла требуют его безотлагательного вмешательства. В самых изысканных выражениях Бошан Уорик дал понять королю, что своя рубашка ближе к телу, и увел лучшую часть войска.
Пришлось Ричарду самому идти походом на непокорный город. В хвосте обоза тащился и Трезилиан вместе со всей канцелярией и заплечных дел мастерами. Главный палач по прозвищу Джон Ой-Ой важно трусил на осле. За две недели «боев» он успел составить себе приличное состояние. Его счета казна оплачивала в первую очередь.
Уильям Грайндкоб, завлеченный обманом в ловушку, уже сидел в монастырской темнице и дожидался суда.
С судом, однако, не получалось. Трезилиан натолкнулся на неожиданные трудности, не сумев преодолеть сопротивления присяжных. Ни один из двенадцати не захотел поддержать обвинение.
— Мы не можем никого обвинить в этом городе и передать суду, — заявили они через своего старшину. — В нашей среде нет преступников. Все преданы королю.
Завязались сложные переговоры. Трезилиан никак не соглашался остаться без добычи. Сент-олбансцы, напротив, во что бы то ни стало стремились выручить Грайндкоба. Они умоляли его возвратить грамоты королю и аббату и тем самым спасти жизнь.
— Сограждане, — ответил он сердобольным парламентерам, — завоевав свободу, вы уничтожили бремя вековой тирании. Держитесь же твердо, насколько хватит сил. Пусть ожидающая меня участь вас не тревожит. Нельзя ослаблять мужество. Мне предстоит умереть за нашу свободу. И я почитаю за счастье стать мучеником. Считайте, что моя голова уже скатилась, и продолжайте действовать так, как вы действовали.
Депутация удалилась, обливаясь слезами, а Трезилиан принялся обрабатывать присяжных, которые не умели ни читать, ни писать. В конце концов он вырвал у них приговор обманом. Грайндкоб и вместе с ним пятнадцать видных повстанцев были повешены. Среди них находились Джон Цирюльник и Джон Каменщик. Согласно специальному повелению короля, тела их должны были оставаться на виселице до тех пор, «пока смогут висеть».
Когда король отбыл на несколько дней поохотиться в лесах Эстхемстеда, кто-то тайно снял и захоронил трупы. Но ревностный судья, дрожа от усердия и ненависти, истыкал вокруг всю землю и, обнаружив свежезасыпанные ямы, велел разрыть.
О том, что произошло дальше, пусть скажет Томас Уолсингем, летописец монастыря святого Олбана и верный прислужник властей. Тем ценнее его невольное признание:
«Этот приказ превратил вилланов Сент-Олбанса, которые все еще боролись за свое раскрепощение, в рабов, обреченных на самое унизительное и тягостное рабство. Не имея никого, кто сделал бы за них это дело, они вынуждены были сами, собственными руками, повесить опять своих сограждан на железных цепях; их разлагающиеся трупы, кишащие червями и гниющие, издавали самый отвратительный запах. И это грязное дело было по справедливости поручено тем, кто не заслужил звания горожан, так как своими поступками они навлекли на себя вечный укор, который не может быть устранен. И те, кто предпочел скрыть и исказить правду, не выдавая нам изменников, не напрасно были присуждены тащить их сами; и собаки шли за ними следом. Не заслужили они быть господами».
Только через полтора года по особому ходатайству молодой королевы Анны жителям Сент-Олбанса было разрешено устроить погребальный обряд.
Джон Ой-Ой не ошибся в своих надеждах на выгодную работу. Сэр Трезилиан не давал ему сидеть сложа руки.
Под сильной охраной в Сент-Олбанс был привезен Джон Болл, арестованный в Ковентри. Неистовый пресвитер вел себя с поразительной стойкостью и благородством. Отказавшись отвечать на дальнейшие вопросы, всю вину за восстание он принял на себя:
— Больше мне нечего вам сказать. Я ни о чем не жалею, ни в чем не раскаиваюсь, ни от чего не отрекаюсь. Я и сейчас глубоко верю в святое дело Правды и не отказываюсь ни от единого слова. Все, что я писал и говорил, к чему призывал народ, — истина.
Суд приговорил его к «квалифицированной» казни. В надежде вырвать у осужденного хотя бы нотку раскаяния примас отсрочил исполнение приговора на два дня, но ровным счетом ничего не добился.
Пятнадцатого июля Джон Болл с дерзкой улыбкой поднялся на эшафот. Его разрубленные останки были разосланы во все четыре конца Английского королевства.
Спустя всего лишь день был выслежен по доносу предателя Роу и Джон Шерли. Его взяли в кембриджской харчевне, где он вел рассказ о мужестве и чистосердечии великих вождей — Джона Правдивого и Джека Возчика.
— Наше дело не пропало! — выкрикнул он на прощание.
Доставленный в Сент-Олбанс в цепях, он явил на суде образец чести и верности. И умер так же мужественно, как Болл.
Из всех руководителей восстания один Роу запятнал себя изменой. Представ перед судом, он сделал неуклюжую попытку свалить все грехи на мертвых героев. Вопреки данным ему обещаниям и охранной грамоте короля, суд приговорил капеллана Джона Роу к смерти.
Прошел почти целый год, прежде чем приговор был приведен в исполнение. Он отличался мягкостью. Роу всего лишь повесили.
Умиротворение продолжалось. Темза выносила в море раздувшиеся трупы.
Глава тридцать седьмая
Прощание
Хронос, зажав под мышку косу, вращает свое колесо. Спят и розы, и лилии на куртинах Виндзора. Сонно перешептываются оцепенелые корни. Запеленала могилки вьюга, и ржавую кровь отбелили снега. Но и во сне вершится безостановочное движение. Дышит истерзанная земля, движутся соки, замороженные почки копят желчную горечь. Зачем опять растет трава? Спеши спросить: зачем мы жили? Зачем страдали и любили, шепча неверные слова? Не хочется начинать все сначала, и ничего не ждешь впереди. Опять весна, опять надежда. А вот запахло перезимовавшей травой, и подхватила пестрая карусель. Дрожит на зеленой проталинке мохнатенький беззащитный подснежник.
Боль затянувшихся ран, сомнение, томление, обман. Озноб и тревога. И старость стоит у порога, и тлением несет от земли. Противится, тоскует душа, но уже летит в общем цикле рядом с вылупившимся подснежником.
Джеффри Чосер заночевал в Саусуарке у Гарри Бейли. Припозднились за кружкой эля, и не захотелось возвращаться домой. Постели в «Табарде» мягкие, конюшни теплые, и кормит старина Гарри доброй английской едой. Пропустив под киппера кварту лондонского, поэт с удовольствием похлебал горячей овсянки, а затем и за яичницу принялся с беконом и маленькими колбасками. Ублаготворенный и бодрый, он шагнул за порог и чуть не ослеп от горячего света. За ночь все волшебно переменилось в природе. Святая Бригита, чей праздник приходится на первое февраля, и впрямь принесла весну. Опустила в море белую руку, и сразу дохнуло теплом.