— Но она ненавидит меня, — сказал Адриан.
— Вот и видно, что ты еще неопытен, — со смехом сказал Рамиро. — Как легко юность приходит в восторг и впадает в уныние! Сколько я знаю счастливых браков, начавшихся подобной ненавистью? Дело это устроится, даю слово. Если ты хочешь жениться на Эльзе Брант, я помогу тебе, если не хочешь, никто тебя не заставляет.
Адриан задумался, и так как в нем была практическая жилка, то спросил:
— Вы говорили об огромном богатстве, на которое имеете виды. Что это за богатство?
— Я скажу тебе, — шепотом начал родитель, осторожно осматриваясь. — Я намереваюсь отыскать огромное сокровище Хендрика Бранта. С его поисков и начались все постигшие меня теперь неприятности. Видишь, как я был откровенен с тобой? Ведь если ты женишься на Эльзе, все это богатство по закону будет твоим, и я могу из него получить столько, сколько тебе будет угодно дать мне. В нашем гербе стоит девиз: «Вверься Богу и мне». Поэтому я предоставляю решение твоей чести — чувству, которое никогда не ослабевало в роде Монтальво. Не все ли равно, кто законный владелец состояния, раз оно находится в семье.
— Конечно, все равно, — мельком ответил Адриан, — я не коммерсант.
— Ну и прекрасно! — продолжал Рамиро. — Но мы заговорились, и если мне суждено жить, то есть дела, которыми я должен заняться. Ты слышал все, что я хотел сказать. Меч в твоих руках, я тоже в твоих руках и отпущен только под честное слово. Прошу же тебя, реши скорее. Только, если ты намереваешься прибегнуть к оружию, то позволь мне указать тебе, куда целиться, я не желаю бесцельных мучений.
Он встал и поклонился вежливо и с достоинством. Адриан взглянул на него и заколебался.
— Я не доверяю вам, — сказал он, — вы уже раз обманули меня и, думаю, обманете во второй раз. Я не особенно высокого мнения о людях, которые переодетыми и под чужим именем устраивают западни, чтобы добыть свидетельство. Но я в трудном положении, я одинок, и у меня нет друзей. Я хочу жениться на Эльзе и вернуть себе положение, которое занимал в обществе. Кроме того, вы сами понимаете, я не могу перерезать хладнокровно горло родному отцу, — Адриан бросил один из мечей.
— Я не ожидал другого решения от такого благородного человека, сын мой Адриан! — заметил Рамиро, поднимая свой меч и вкладывая его в ножны. — Но теперь, прежде чем мы заключим окончательный союз, я должен предложить тебе два условия.
— Какие же? — спросил Адриан.
— Во-первых, чтобы между нами существовали такие дружеские отношения, какие должны существовать между сыном и отцом, отношения, не допускающие никакой тайны. Второе условие может показаться тебе несколько тяжелым. Несмотря на то, что судьба вела меня по тернистому пути, и неизвестно, что еще готовит мне в будущем, была одна вещь, которую я всегда хранил свято и в чистоте и которая, в свою очередь, не раз в тяжелую минуту награждала меня за мою приверженность, — моя вера. Я — католик и желал бы, чтобы сын мой тоже был католиком. Эти ужасные заблуждения, поверь мне, так же опасны для души, как теперь они опасны для тела. Могу ли я надеяться, что ты, воспитанный, но не рожденный в ереси, согласишься учиться правилам истинной веры?
— Конечно, можете! — почти с увлечением воскликнул Адриан. — Надоели мне эти собрания, пение псалмов и постоянное опасение попасть на костер. С тех пор как помню себя, я всегда желал быть католиком.
— Твои слова делают меня счастливым человеком, — сказал Рамиро. — Позволь мне отпереть дверь, я слышу, наши хозяева возвращаются. Почтенный Симон и фроу Мег, прошу вас принять участие в счастливом событии, этот молодой человек — мой сын, и в знак моей отеческой любви я обнимаю и целую его в вашем присутствии.
Черная Мег, с изумлением смотревшая на Рамиро из-за плеча Адриана, вдруг увидела, что его единственный глаз вдруг закрылся. Неужели дон Рамиро сделал ей знак?
XXIV. Марта произносит проповедь и открывает тайну
Через два дня после своего примирения с отцом Адриан был принят в лоно католической церкви. Приготовления были кратки; они состояли из трех свиданий с монахом, которого приводили ночью. Наставник нашел в своем ученике такую готовность к восприятию его учения и такие способности, что по просьбе Рамиро, которого собственные соображения заставляли желать, чтобы сын как можно скорее присоединился к католичеству, монах объявил излишним продолжать период испытания. Поэтому в сумерки третьего дня (при тогдашнем настроении общества они не решались показываться днем) Адриана отвели в церковь Грооте-кирк, где он исповедался в своих грехах аббату, отцу Доминику, что оказалось простой формальностью, так как список грехов, приготовленный Адрианом, был выслушан очень быстро. Ко всем его прегрешениям аббат отнесся весьма легко, а впоследствии Адриан узнал, что с церковной точки зрения подобные преступления считались скорее даже подвигами. Серьезно было понято только его отречение от еретических заблуждений, и, получив удовлетворительные ответы в этом отношении, исповедник дал раскаявшемуся грешнику полное отпущение.
Затем был совершен обряд крещения со всеми формальностями, какие были возможны при данных обстоятельствах. При церемонии присутствовали несколько священников. Воспреемниками были его отец и Симон, получивший хорошую плату за труд. Во время совершения обряда произошло неожиданное событие. С самого начала на площади перед церковью слышался топот ног и раздавались голоса толпы, теперь же эта толпа начала стучать в двери и бросать камни в оконные витражи, разбивая чудные древние стекла. Вдруг в церковь вбежал один из прислужников и шепнул аббату что-то на ухо, отчего тот побледнел и поспешил закончить обряд.
— Что случилось? — спросил Рамиро.
— К несчастью, сын мой, эти собаки-еретики увидели, как вы или наш новообретенный брат, не знаю точно, кто из вас, вошли в это священное место, и теперь окружили церковь, требуя вашей крови, — отвечал монах.
— Так надо бежать! — сказал Рамиро.
— Сеньор, это невозможно, — вмешался дьячок, — все выходы охраняются ими. Слышите?…
В эту минуту раздался сильный стук в дубовую дверь.
— Не может ли ваше преподобие обратиться к ним с внушением? — спросил Рамиро. — Иначе… — Он пожал плечами.
— Будем молиться, — сказал один из монахов дрожащим голосом.
— Конечно!… Только лучше бы прежде уйти. Вероятно в церкви найдутся потайные помещения, если же мы останемся здесь, нас перережут.
Тогда дьячок, весь дрожа, побелевшими губами прошептал:
— Идите за мной все. Постойте. Потушите огни.
Все свечи были погашены, и, взявшись за руки, они в темноте пошли за дьячком. Они пробирались по пустой церкви, где их шаги гулко раздавались среди тишины, составлявшей резкий контраст с шумом голосов снаружи и стуком в дверь. Один из монахов, толстый аббат Доминик, отстал от прочих и пробирался вперед, протягивая руку в пространство и взывая к остальным. Дьячок, было, отозвался, но Рамиро сердито приказал ему молчать, прибавив:
— Ты хочешь, чтобы всех нас растерзали из-за монаха?
Они продолжали идти, и крики Доминика все слабели в отдалении и, наконец, совершенно стихли, заглушённые ревом, раздавшимся снаружи.
— Здесь, — сказал дьячок, ощупав пол руками. При слабом свете луны, проникшем в эту минуту через окно на хорах, Адриан увидал перед собой дыру в полу.
— Спускайтесь, там есть ступени, — сказал проводник. — Я задвину камень.