Циклон с Северного моря принес в Гамбург холодный ливень, но к полудню погода улучшилась, и свадебные торжества мунистов прошли при ясном солнце.
На Воробьевых горах, в Москве, в этот час уже приступили к праздничному застолью, в Сеуле наступила ночь, которую без преувеличения можно назвать брачной, а над Пхеньяном вновь взошла Луна с портретом незабвенного вождя, который полвека назад служил в советской военной разведке в чине капитана и был удостоен ордена Боевого Красного Знамени.
Всех, кто помнил этот факт биографии, давным-давно расстреляли…
К событиям в Гамбурге, что и событиями назвать нельзя, покойный вождь и живой бог Мун не имели касательства. В свадебной церемонии на морском берегу приняли участие всего-навсего тридцать семь пар, а последователей Ким Ир Сена, пожалуй, и вовсе не было в старом ганзейском городе. Но, хоть и успела набить оскомину непреложная истина, что Солнце одно на всех, и Луна — одна, и все связано в пространстве-времени, никуда от нее не денешься. Свято место пусто не бывает. Мун далеко, Асахара дожидается суда в токийской каталажке, зато в Альтоне объявился некто Шри Скандха, свой местный божок — тоже Христос и Будда, а заодно и тримурти — индийская троица: Брахма, Вишну и Шива.
— Я хочу, чтобы каждая моя просьба воспринималась вами, как приказ Господень, — так говорил он ученикам. — Если вы не станете повиноваться мне, у вас сначала разрушится душа, а потом вы умрете физически.
Дав просохнуть траве, фрау Аннелиза Далюге занялась работами в цветнике, но ее мысли были заняты сыном. Он не давал о себе знать целый месяц. Мальчик и раньше надолго исчезал из дому, но всегда возвращался. Ему пошел двадцать шестой год, он уже взрослый и имеет право на личную жизнь. Несколько необычный характер этой жизни не слишком тревожил почтенную даму. В том, что ее Эдмунд примкнул к последователям какой-то индийской религии, она не видела ничего необычного. Такая уж нынче пошла молодежь. Вечно чего-то ищут, бунтуют, и вообще их не устраивает жизнь, которую ведут родители. Еще в раннем детстве у Эди обнаружилась склонность к бродяжничеству. Первый раз такое случилось, когда ему не было и шести лет. Пришлось даже обращаться в полицию.
Домашний врач объяснял странности в поведении ребенка родовой травмой: ему прижали щипцами головку. Отсюда ужасные мигрени, ночное недержание мочи, обмороки. Наверное, и стихи, что он начал писать в школе, тоже как-то связаны с общим состоянием. Не только она, но и муж Гюнтер так и не смог понять, какая в них заложена мысль. В том, что какая-то мысль обязательно должна быть «заложена», фрау Далюге не испытывала сомнений.
И такое сочинил десятилетний подросток!
Все рождены, чтобы в урочный час оставить мир, и никому не возбраняется искать ручей, реку или еще что-то. Но как можно убить родник? Замуровать, что ли? Все равно где-ни-будь просочится. И, главное, зачем? Не слиться с прасущим? Она и слова такого не знала.
Гюнтер, а он, слава Богу, доктор и дипломированный инженер, рассмеялся и объяснил, что прасущее — это нечто гипотетическое, предшествующее сущности.
Сплошная глупость, короче. С возрастом пройдет.
Действительно, постепенно ребенок выровнялся, окреп, увлекся спортом, даже стал чемпионом на ежегодной регате. И учился хорошо. Правда, закончив школу, отказался встать под знамена бундесвера, избрав альтернативную службу в психиатрической больнице под Альтоной.
— Армия сделала бы из него мужчину, — огорчился отец, — но это его дело. Если ему приятнее выносить горшки, нежели маршировать, пусть.
В больнице все и началось. Кто бы мог подумать, что «прасущее» станет постоянным пунктиком? Далюге-младший познакомился с Эберхартом Ганом, бывшим бегуном на дальние дистанции, проходившим курс лечения от алкоголизма. Выписавшись, этот тип пригласил Эди погостить в лесничестве, в доме папаши, такого же психа. Там уже обосновался с группой последователей индус Шри Скандха, которого они почтительно именовали гуру — учитель. Вся компания забиралась в самую чащобу, где у каждого было свое любимое дерево, которое — дикий обычай! — надлежало подкармливать собственной кровью.
— Мы медитируем под сенью буков, ставших нашей неотъемлемой частью, — туманно объяснил Эдмунд, вернувшись в Гамбург. От новых друзей он был в восторге. — Если бы вы только знали, какие прекрасные люди! Чистые, добрые, честные! Я счастлив, что они приняли меня в свой круг.
Аннелиза не знала, что значит «медитировать».
— Они так молятся, — растолковал Гюнтер.
— Молятся? Но какому Богу?
— Не все ли равно? Бог один.
Фрау Далюге не стала доискиваться. В конце концов нет ничего плохого в том, что сын сделался набожным. Она тоже посещала кирху по воскресеньям и жертвовала на благотворительные цели, не спрашивая пастора как иные дамы, зачтется ли это на небесах.
Перемены, происшедшие в мальчике, ее удивили и, пожалуй, встревожили. Во-первых, он заделался ревностным вегетарианцем. Вместо свинины с кислой капустой и тмином, которую обожал, ел теперь одни вареные овощи, орехи и какие-то семена. Огорчило другое. Эди, не сказав и полслова, продал гоночную яхту, а деньги послал своему черномазому гуру. Из дома исчезли ценные вещи: штучное охотничье оружие, золотой антикварный хронометр, подаренный покойным дедом, и огромный бивень мамонта, который привез Иоганн Кидин, русский партнер Гюнтера.
На все вопросы Эди твердил одно:
— Я хочу обрести просветление.
Он расстался со школьными приятелями, оставил Грету, с которой дружил много лет. Аннелиза видела в ней будущую невестку: скромная, работящая, из хорошей семьи.
На упрек матери Эдмунд цинично ответил стихами:
Не зная о том, что Шри Скандха требует от учеников полового воздержания, она была оскорблена медицинским термином.
И вообще сын стал груб, нетерпелив, вспыльчив. Стоило не так отозваться про его гуру, как он впадал в неистовство.
— Гуру все для меня! Он мой бог! Гуру будет сопровождать меня на пути к смерти!
Ну можно ли всерьез относиться к подобным заявлениям? «Гуру — бог»? Какая глупость! «На пути к смерти»? Мальчик переживет этого возомнившего о себе эмигранта, о котором следует заявить в полицию. Вымогатель и аферист!
Звонить в полицию Гюнтер отсоветовал.
— Нам не нужна огласка. Или ты хочешь, чтобы все узнали, какой у нас сын? Его примут за сумасшедшего. Это мы с тобой знаем, что он просто неудавшийся поэт. Он же бредит стихами! «Путь к смерти», «моление пустоте» — это поэтические метафоры. Как можно молиться пустоте? Ничего, перебесится… Денег все равно не вернешь. Яхта обошлась мне в семьдесят тысяч марок, но он вправе распорядиться своей вещью по собственному усмотрению… Ты не считаешь?
Аннелиза привыкла во всем соглашаться с мужем.
Переходя со ступеньки на ступеньку альпийской горки в саду перед домом, она методично обрезала сухие стебельки на кустах своих любимых гортензий. В это лето они были особенно хороши: голубые, белые, фиолетовые, розовые. Шапки махровых соцветий радовали глаз. Над ними порхали мотыльки, жужжали пчелки и какая-то крохотная пичужка, напившись из струйки, сбегавшей по ноздреватым, декорированным мохом и папоротником камням, уютно устроилась на цветущей ветке.
Растения умиротворяют, успокаивают, отвлекают от грустных мыслей. Не так уж глуп Эди, что породнился с деревом. Конечно же, Гюнтер прав. Смешно принимать за чистую монету поэтические преувеличения. Нельзя породниться с каким-то там буком и уж тем более передать ему свою душу. Это просто стихи. Шиллер в своих балладах и не такое накручивал. Оживают мертвецы, рыба приносит со дна моря перстень… Милый вздор. Или взять «Ивиковы журавли»?
Заслышав телефонный звонок — трубка с антенной лежала на плетеном столике в глубине сада, — Аннелиза заспешила вниз, вспугивая пригревшихся на ступеньках ящериц. Оступившись, она чуть было не разбила глиняного садового гнома в красном колпаке.