— Тоже не самый худший выход, но, подправляя мозги, мы давали лишний шанс выжить. Обычно это делалось после того как люди возвращались с задания, — разоткровенничался Купер. — Организовать небольшую простуду или там легкое расстройство кишечника — плевое дело. Парня кладут в госпиталь, проводят обычное обследование и через пару недель выписывают. Полный порядок.
— Ничего не помнит?
— Никаких проблем. Здоров, весел, бодр духом и ни черта не знает, хоть ногти сдирай.
— Как просто!
— А зачем они, ваши сложности? Человек по натуре прост. Ему нужна хорошая работа, женщина и стаканчик виски… Хотите еще?.. Мне ли не знать! В армейскую разведку я попал сопляком, в Пирл-Харборе за три дня до войны. А на этой войне чего только не было… Гвадалканал, Соломоновы острова, Филиппины и Гуам, и эта чертова Окинава. Потом пришлось выполнять задания в двадцати девяти странах. Улавливаете? Уверяю вас: люди — недорогой товар.
— И как долго продолжалась ваша служба в военной разведке? В каком, кстати, роде войск?
— Думаю, мне не следует отвечать.
— Как угодно. Дело хозяйское. — По мере беседы Моркрофт проникался все большей неприязнью. — Спасибо еще раз за сотрудничество. К сожалению, сектанты продвинулись значительно дальше вас в манипулировании мозгами.
— Как сказать, — усмехнулся полковник.
— Даосская рукопись «Песнь Золотого зародыша» все еще у вас?
— Откуда вы знаете? — Купер во второй раз, но теперь уже при личном свидании, выказал удивление.
— Мы взяли Чжан Канкана. Знаете такого?
— Я не запоминаю имен.
— На меня запрет на имена не распространяется. Мы договорились, что я не буду спрашивать, но называть могу. Так вот, Чжан Канкан рассказал о кое-каких приключениях в буддийских монастырях. Я только отвечаю на ваш вопрос, полковник.
— И правильно делаете. Иначе мне пришлось бы указать вам на дверь… На чем его взяли?
— Кого? — притворился непонимающим Моркрофт.
— Так на чем? — выдержав паузу, с железной настойчивостью переспросил Купер.
— Наркотики, ЛСД, плюс подозрение в соучастии в убийстве… Кража книг пусть останется на его совести.
— Почему вы об этом заговорили?
— Без специального умысла, уверяю вас, — Моркрофт помедлил. — Разве, чтобы задать последний вопрос? На откровенность.
— Валяйте, — благодушно разрешил полковник.
— Вы завербовали китайца?
— Завербовал? Ну ты меня насмешил, офицер!.. Что ж мне еще с ним было делать? В китайскую лапшу изрубить?.. Он в секте?
— И не на последних ролях — всадник.
— Они не так глупы в этом «Атмане», как могло показаться. И главные цели выбрали верно: Россия и мы.
— Что вы хотите этим сказать?
— Что хотел, то и сказал… Я уже забыл, когда последний раз чего-то боялся в этой дурацкой жизни, и мог бы помочь тебе, несмотря ни на что, но не хочу, понимаешь?
— Не понимаю.
— Пора навести порядок. Раньше было лучше — вот в чем штука. Ясность нужна, твердая власть. Поганой метлой этих умников из Вашингтона. Они бахвалятся, что создали более безопасный мир. Как бы не так! Сегодня Россия представляет гораздо большую опасность, чем при маразматике Брежневе. Прежде всего для самой себя, но и для нас тоже, для всего мира. Слава Всевышнему, нашлись люди, которые это поняли. И там, и здесь, потому что «Атум» — это ничто, фиговый лист, куклы на ниточках.
— И кто, по-вашему, кукловод?
— Кто всегда это делал. Подлинные хозяева жизни. Перемена декораций ничего не меняет. Они просто временно отошли в тень у себя в России. В самые тяжелые времена мы умели договариваться через головы пустобрехов, засевших в Белом доме и Кремле.
— Вы говорите о своей конторе? О КГБ?
— Понимай, как знаешь… Эймс, Пеньковский — случайные издержки производства. Что собой представляет разведка на самом деле, знаем только мы — профессионалы. Выводы делай сам. Больше я ничего не скажу.
Моркрофт вышел от Боуарта, испытывая легкое головокружение. Что-то прояснилось, а что-то еще сильнее запуталось. Как клубок змей на кипарисовых болотах в пору весенних свадеб.
Глава пятьдесят первая
Большая наука
Латоес выбрался из подземелья, когда в светлом северном небе, раздув облачный пепел, безраздельно владычествовала полная луна. Неизбывной тоской дышали окрестные дали. В изогнутом клинке реки догорал заревой воспаленный отблеск, а над зубчатой каймой черного леса уже нарывал рассвет.
Странник словно парил в невесомости, едва касаясь земли. Совершая чудовищные прыжки, возможные только там, на лунной поверхности, он плавно перелетал через ряды колючей проволоки, ведомый тайным инстинктом, властно тянувшим его в тот заречный, сумрачно затаившийся лес.
Промороженные, едва прикрытые мохом и жалкой растительностью граниты сочились промозглой сыростью, но он не ощущал холода и, бросившись в ледяную воду, кролем поплыл к далекому берегу по лунной дороге.
И этот мерцающий свет, напитавший каждую каплю, тонкими иглами впивался в мозг, высасывая остатки памяти. Латоес еще помнил, что не дошел до сокровенных хранилищ, где должен был обменять ложную душу на истинную, от рождения принадлежавшую только ему, но позабыл, как заплутал в заколдованном замке и затерялся в облаве. И назад вернуться не мог и не знал, как быть дальше.
Почувствовав дно, он продрался сквозь осоку и прибрежный ивняк и побрел по сфагновым кочкам, что колыхались и чавкали под ногой.
Фрайхер Латоес после долгих скитаний возвратился на родину. И хоть пихты и лиственницы, принявшие его под непроглядную сень, никак не походили на трансильванские ели, а небо в прогалах ветвей просвечивало сывороточной бледностью, в нем светила все та же луна — властительница оборотней, мадонна выходцев из могил.
Она и вела Латоеса, даже невидимая сквозь сплошную завесу хвои, завлекая все глубже в непролазные чащи. И потерявший душу странник бездумно повиновался ее властному притяжению, подобно приливам океанских зыбей и детородного обновления.
Его вывело на широкую просеку, изборожденную гусеничными траками, сплошь залитую жемчужным туманом.
От ствола, как когда-то от колонны в галерее родового гнезда, отделилось фосфорическое облачко, принявшее контуры женской фигуры, облаченной в долгополую мантию.
— Иди сюда, мой желанный, — позвал его беззвучный голос откуда-то изнутри.
И Латоес увидел, как свет сгущается в плоть, и возникает незабываемое лицо графини Франциски.
Круг замкнулся. Она все-таки настигла злосчастного пасынка на самом излете, когда луна отняла охранительную молитву, а враждебные руки сорвали запечатанный ларчик с груди.
И прежде чем он успел осознать, что чеканные черты ненавистной мачехи вдруг разгладились, и на том месте, где сверкало жадное волчье золото, возникли совсем иные глаза, которые светили ему в другой, навеки утраченной жизни, теплое живительное дыхание коснулось его онемевшего горла.
— Клавка! — взвился истошный выкрик и растворился в завороженном безмолвии белой ночи.
Труп пролежал в лесу до конца лета. На него наткнулись лесорубы, когда перешли на другой участок. Тамошний участковый — и сыщик, и следователь, и криминалист в едином лице — затруднился в определении причины и времени смерти.
На небольшую бледно-синюю ранку у самого горла он внимания не обратил.
Как бы там ни было, но труп хорошо сохранился, было довольно холодно: уже летали белые мухи.
— Доставьте его в Печору, — участковый обратился к знакомым рыбакам-браконьерам. — По реке-то всего ничего.
И поплыл Слава Калистратов по реке Печоре в одноименный порт.
Земным странствиям пришел конец, начались загробные: сначала по воде, а придет время — и по воздуху. Финалом будет четвертая стихия — огонь в печи крематория.
В Москву с берегов далекой Печоры, из РУВД города Нарьян-Мар пришло сообщение, что обнаружен труп мужчины, схожего по приметам с Калистратовым, объявленным в розыск.
Полковник Корнилов воспринял весть с известной долей сомнения.