— Завтрак в честь национального……
— А кто этот, в чалме?
— Казахстанский муфтий из нашей делегации. Здесь еще московский раввин и бывший председатель бывшего Комитета защиты мира. Пригласили всего четверых.
— Я читал о вашем визите в «Вашингтон Пост». Напомните, когда это было?
— У меня сохранилось приглашение. Попробую найти.
— От чьего имени приглашение?
— Палаты представителей.
— Обязательно отыщите, Тим. Никогда не знаешь, что может пригодиться. Если есть визитки сенаторов и конгрессменов, тоже гоните сюда, а я пока полюбуюсь вашей библиотекой.
Мнение о библиотеке, недвусмысленно отражавщей широкий круг интересов и языковые возможности владельца, не нуждалось ни в подкреплении, ни в пересмотре. Единственное, что интересовало Джонсона, были фотографии на полках. Особенно та, где Борцов стоял на трибуне у памятника Тельману. На переднем плане был Ельцин у микрофона, а по обе стороны от него чуть ли не весь тогдашний синклит, знакомые все лица: Михаил Сергеевич, Лигачев, Пономарев, Вадим Медведев и Вадим Загладин, Шахназаров, Георгий Лукич Смирнов. По обе стороны от генсека — Хоннекер и Мисс.
«Легко догадаться, что запечатлено торжественное открытие памятника, — размышлял Джонсон. — Ельцин еще секретарь Московского комитета, Горбачев еще не президент, а Берлинская стена стоит нерушимо, как Варшавский договор. Кто бы мог подумать, что не пройдет и пяти лет, как мир перевернется вверх дном! Так и хочется крикнуть: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!». Как сюда затесался мой герой? Тоже не составляет труда вычислить. Роман о поединке красного Тедди с коричневым Адольфом. Если бы победили коммунисты, вместо Освенцима был бы еще один филиал ГУЛАГ а. В гестапо работали пять тысяч штатных сотрудников, в штази маленькой ГДР — во много раз больше. Снимок на рубеже эпох. Любопытно, даже более чем… Лигачев в полной силе, но Яковлев уже вернулся из Канады. Лодка, которую столько раскачивали, черпнула бортом. Восторженная, на целую полосу, статья в «Нойес Дойчланд», подвал в «Правде» и, наряду с этим, разносные филиппики в «Советской России»: «Под предлогом разоблачения нацизма и его карательных органов автор пытается проводить кощунственные аналогии, бросая тень на коммунистическую партию…». И далее в том же духе. Сколько лет они могли еще продержаться при таком разброде в верхах?»
Возвратился обескураженный Борцов: не нашел пригласительного билета.
— Ничего, Тим, — успокоил Джонсон. — Не берите в голову, не так уж это и важно. Просто хотелось уточнить дату. Привычка — вторая натура… Но это, надеюсь, вы помните? В каком году? — постучал он ногтем в стекло.
— В восемьдесят шестом, по-моему. Или уже в восемьдесят седьмом?
— Лично для вас это что-нибудь значило?
— Еще бы! Транслировали по телевидению, по всем каналам. Эффект, впрочем, был двоякий. Больше неприятностей, чем ощутимой пользы.
— Сильно трепали в тот период?
— Не так, как раньше, но имело место.
— Вы не пытались поговорить с кем-нибудь из них? — Джонсон указал на фотографию. — Чтобы соломки подстелить?
— Кое-кого я и раньше знал, но там другое дело… Не та обстановка. С Кузьмичем, впрочем, за ручку подержался.
— С Лигачевым?
— Он тогда был завален доносами на мою книгу о колдовстве. Писал резолюции «разобраться».
— И разобрались?
— Не резво. Намечалось судилище в Академии общественных наук, еще где-то, но в отделе пропаганды нашлись защитники. «Правда» опять же помогла, хоть и дала аннотацию вместо рецензии. Какой-никакой, а сигнал. И вообще я тогда уже ничего не боялся. Что они могли со мной сделать? Поезд ушел.
— Интересно, какие чувства вы сейчас испытываете?
— Никаких. Все отгорело, быльем поросло.
— Все же?
— «И с отвращением читаю жизнь свою»…
— «Но слов»… — мгновенно подхватил Джонсон.
— «Не стираю».
— Грандиозно! Пушкин сказал за нас, за вас, русских, — поправился Джонсон, — все. И вообще великие. От Державина до Ахматовой и Цветаевой. Что ни строка, то афоризм. «Они любить умеют только мертвых».
— Они, — подчеркнул Ратмир, никого не умеют любить. Посмотрели бы вы на наши кладбища. В детстве я жил на Можайке, теперь это Кутузовский проспект…
— Там, вроде, и Брежнев обретался, — продемонстрировал осведомленность Джонсон, — а потом Хасбулатов вселился в его аппартаменты, Руслан Имранович?
— Как раз по той стороне и были два кладбища: русское и еврейское. Даже остановки так назывались. Мы там курили на переменках у обрыва Москвы-реки. На моих глазах выворачивали плиты, бульдозером разрывали могилы. Черепа валялись на каждом шагу. И брежневский дом, и все те, цековские, что рядом, в прямом, да и в переносном смысле, построены на костях.