Искалеченная лопнувшим тросом рука и профессиональный ревматизм не позволяли ему выходить в море, но все еще крепкий, без единого седого волоса, он сам потрошил, вываривал и покрывал лаком раковины, шлифовал коралл, изготовлял брелки из морских коньков. Особого дохода это не приносило: пассажиры с «Минойского принца» и прочих шикарных лайнеров в Ойю не попадали и вообще их едва ли могла бы прельстить челюсть акулы или пустотелая рыба-шар, приспособленная под ночничок. Подобного добра и на Крите было навалом. Продукция Косты шла главным образом на украшение таверны, занимавшей весь нижний этаж. Кухней заправляла его жена Теодора, обслуживать посетителей ей помогала Эвридика, невестка, и ее четырнадцатилетний сын Гектор. Вставать им приходилось с рассветом, но с обеда до позднего вечера заведение пустовало.
Посетителей вообще было не густо, главным образом, местные, но таверна себя оправдывала. Не прошло и трех дней, как Павел Борисович перезнакомился с постоянной клиентурой и стал почти своим человеком. Облюбовав столик у окна, он часами смотрел на море, потягивая холодное пиво. Затонувшее солнце выметывало в полгоризонта огненные перья, на смену, проложив фосфорическую дорожку, заступала луна, и звезды в раскладе магического Таро навевали мысли о вечном и преходящем, и уже нельзя было отличить одно от другого.
Длинноносая смешливая Эвридика, оживленно тараторя, спешила заменить опустевший бокал, и он как будто бы понимал ее болтовню и даже пытался ответить по-гречески.
Ласковая толстушка Теодора тоже не знала английского, но зато стряпать умела на диво. Любое ее обращение Климовицкий встречал неизменным «парокало» [64]и благодарно кланялся. Она сама решала, чем попотчевать постояльца: рисом с мидиями, баклажанами в сухарях, фаршированными кальмарами или морским петухом в винном соусе. Он съедал все подчистую, исправно опорожняя поднесенный стаканчик. «Метакса» под жареные сардины, «узо» под каштановое пюре — какая разница? Голова приятно покруживалась, маслины и крепкие испанские сигарильи, к которым пристрастился, возбуждали жажду, и на столе, замыкая дневной цикл, появлялась первая бутылка пива. Вечерний круг, как бы заданный небесной механикой, ходом светил, требовал, по самым скромным подсчетам, троекратного повторения.
Геолог, как и моряк, хорошо различает контуры созвездий и обычно умеет пить. Не было случая, чтобы Климовицкий не смог достаточно прямо пройти через зал и взобраться по лестнице, но если бы его вдруг спросили, что ему надобно здесь, он едва ли сумел бы ответить. Пиво или та же анисовка тут не причастны, как, впрочем, и похлебка из красных бобов на ночь, что колом застряла в горле. Так, сопутствующие обстоятельства. Какая-то чертовщина приключилась со временем. Оно пошло по замкнутой траектории, что равносильно остановке.
Прошло девять дней, прежде чем Павел Борисович решился выползти из этой дыры, куда забрался по совету клубмена, вместе с которым летел на Тиру. Он забыл, как звали попутчика, и не старался вспомнить. Знал, что пора приниматься за работу, но всякий раз откладывал на другой день. Катер или на худой конец фелюгу можно было взять у Косты: едва ли Ангелос, старший сын, откажется за приличную плату помотаться недельку-другую по лагуне. Лодка и даже деньги — люди на Санторини не избалованы — не проблема. Угнетали предстоящие хлопоты. Климовицкий даже не знал, как выглядит оборудование, которое собирался арендовать. И где искать его? И есть ли оно на острове? И во что обойдется?.. «Поссо костиц? — бубнил, разметавшись в хмельной одури. — Сколько стоит?..»
За завтраком Эвридика, глянув на его вспухшую физиономию, только головой покачала и, хлопнув себя по мясистым бокам, умчалась в кухню, откуда послышался благодушный хохот матушки Теодоры. Вскоре она и сама явилась, неся скворчащую сковороду. Яичница с помидорами была щедро приправлена зеленым луком и базиликом.
Проглотив густую слюну, Климовицкий показал, что хочет пить.
— Афто? [65]— понимающе кивнула Теодора, взяв початую бутылку анисовки.
— Охи, — отрицательно помотал головой Павел Борисович.
— Вира?
По его мучительной гримасе она поняла, что и пиво тут не пойдет.
— Цай? — догадалась умница Теодора. — Захари?
С помощью мимики и междометий столковались на крепком чае — без сахара и без молока. Животворные глотки горячего «липтона» ударили в голову почище пятизвездной «метаксы». С трудом удалось пересилить рвотный позыв. Лоб покрылся холодным потом. Климовицкий, боясь свалиться, схватился за ножку стола и зажмурился. Облегчение наступило внезапно, растекаясь по жилам приятным изнеможением. Дав себе слово впредь ограничиться одним пивом, он решил, не теряя более ни минуты, наверстать упущенное. Коста наверняка знает, где можно разжиться подходящим грунтоносом. Из вечерних бесед за рюмочкой Павел Борисович успел узнать, что никакого бура ему не требуется, а нужен именно грунтонос — полая трубка, которую опускают с палубы корабля. Она врезается в дно и заполняется отложениями, образуя стратиграфическую колонку.
Найти Косту не составляло труда. По запаху, долетавшему с берега, легко было догадаться, что он вываривает на костре всяких там наутилусов, морских ежей или еще какую-то пакость.
Но Климовицкий медлил. Он уже не мог, как прежде, безоглядно хвататься за малознакомое дело, выплывая на одном энтузиазме. Внутренние перемены, первые признаки которых дали знать о себе на скорбном пепелище Иерихона, с каждым днем набирали все большую силу.
«Это свинское времяпровождение, — он искал объяснения. — Пьяные сны наяву… Прямо ступор какой-то, летаргия, — вспомнился симпозиум в «Золотой Атлантиде». Умирающий и воскрешающий бог, имитация смерти и прочее. — Может, так было надо?»
С запоздалым раскаянием Павел Борисович подумал об Акротири. За столько дней он не только не удосужился побывать на раскопках, но, как нарочно, забился на противоположный конец острова. А ведь вроде как рвался, мечтал… Нет, с грунтоносом лучше повременить. Выход из комы требует постепенности.
Поковыряв вилкой остывшую яичницу, он решил, что и в самом деле не худо опрокинуть рюмочку «узо». Для поправки здоровья, как говорится. Эвридика поняла с полуслова. Анисовая свежесть разлилась несказанным блаженством. И в самом деле: «Капли датского короля». Теперь можно было смело отправляться в дорогу.
— выплыли забытые строки, распалявшие когда-то наивных шестидесятников. Это же надо — неделю прожить в Атлантиде, не вылезая из кабака!
Археологическая зона представляла собой каньон, прорытый в тридцатиметровой толще пемзы и пепла. Дворец ярко выраженного минойского типа лежал в развалинах. Сохранилось лишь несколько внутренних помещений с настенными фресками, лестницами и основаниями колонн. Обычные дома, против ожидания, пострадали не столь значительно. Попадались даже почти целые коробки. Жители Санторини — Климовицкий мысленно называл их атлантами — определенно знали антисейсмические секреты. В углах каменных стен он обнаружил вмурованные деревянные балки, что придавало зданию добавочную устойчивость. Дерево, законсервированное под пеплом, отлично сохранилось. Отковырять украдкой несколько щепочек не составило труда. Битые горшки и совсем целые, совершенной формы сосуды встречались на каждом шагу. За какой-нибудь час удалось собрать целую коллекцию черепков. На одном сохранилась глазурь и завиток змеиного узора. Здешние пифосы ничем не отличались от кносских, зато фрески по красоте и мастерству исполнения превосходили все, что когда-либо было найдено по берегам Средиземного моря.
Они заставляли верить, что, может быть, впервые в истории открылась дверь в совершенно неведомый мир. Дух захватывало при мысли, что где-нибудь рядом, на морском дне, схоронены еще более совершенные творения. Разломанное на куски, но живое, то здесь, то там сверкало чистейшей голубизной минеральных красок небо Каллисто. Цвели фиолетовые мирты, серебристой волной пробегало дуновение эфира по лавровым кущам, из земли пробивались весенние крокусы. Пугливо принюхивались по ветру чуткие антилопы. Таращила глазенки, готовясь к прыжку, пушистая обезьянка. Ныряльщик уходил, вытянувшись стрелой, в зеленоватые таинственные глубины. Два голых худеньких подростка самозабвенно боксировали кожаными перчатками. Девушка в юбке «тюльпаном». Пленительные тела полуобнаженных красавиц. Неподвластная времени красота. «Вечное теперь» не знает смерти.