Перед развалинами мы заметили фургон и палатку и, решив, что они принадлежат белым, пошли к этой стоянке. В палатке светился огонь, пола ее была откинута, так как стояла очень жаркая ночь. В ней сидело двое людей: старик с седой бородой и красивый малый, лет сорока, с темными, пронзительными глазами и с черной остроконечной бородкой. Оба обитателя палатки рассматривали груду золотых бусин и безделушек, лежавших на столе между ними. Я хотел заговорить, но в эту минуту чернобородый человек услышал или увидел нас; схватив ружье, прислоненное к столу, он быстро повернулся и прицелился в меня.
«Ради Бога, не стреляйте, Джейкоб, — сказал старик, — это англичане». — «Во всяком случае, лучше, если они умрут, — ответил тот мягким голосом, в котором слышался легкий иностранный акцент. — Нам не нужно ни шпионов, ни воров!» — «Мы ни то ни другое, милейший, а что касается стрельбы, то я тоже умею обращаться с огнестрельным оружием», — заметил я и в свою очередь навел на него винтовку.
Он опустил свое ружье, и мы объяснили, что отправились в археологическую экспедицию. В конце концов наши отношения сделались вполне дружескими, хотя мы с братом держали ухо востро по отношению к мистеру Джейкобу — фамилии его я не припомню; он слишком много играл ружьем и вообще казался мне человеком с темным и таинственным прошлым. Короче, когда ваш отец (старик — это был ваш отец) убедился в том, что имеет дело с людьми совершенно безвредными, он откровенно рассказал нам, что они, то есть он и мистер Джейкоб, ищут клад, два или три столетия тому назад спрятанный, судя по рассказам, в этом холме какими-то португальцами.
Однако их подстерегали неприятности: племя макаланга, жившее в крепости (крепость и была теми развалинами, которыми мы заинтересовались), что носила название Бамбатсе, не соглашалось позволить им производить раскопки, мотивируя свой отказ тем, что холм этот посещается призраком и что если они выполнят просьбу белых, то на голову племени обрушится несчастье.
— И что же, удалось им в конце концов отыскать золото? — спросила Бенита.
— Не могу вам сказать, потому что на следующий день мы отправились назад; но, прежде чем уйти, мы посетили племя макаланга, которые, не видя в наших руках заступов и кирок, с охотой нас приняли. Кстати, те золотые вещицы, за рассматриванием которых мы застали вашего отца и его партнера, были найдены в каких-то древних могилах вне крепостных стен и ничего общего с пресловутым мифическим кладом не имели.
— А как выглядели развалины? Я люблю отголоски минувшего, — снова вставила Бенита.
— О, удивительно! У подошвы холма — гигантская каменная стена, выстроенная Бог ведает кем, затем, на середине холма, другая такая же стена и, наконец, близ вершины — третья, подобная двум первым, окружавшая, как я понял, некое святилище. А над всем этим, на краю обрыва, красовался огромный гранит конической формы.
— Созданный человеческими руками или же естественный?
— Не знаю. Нас не пустили за третью стену; мы были представлены их светскому и духовному главе в одном лице, замечательному старцу, весьма мудрому и очень симпатичному. Я помню, он сказал мне, что мы с ним встретимся снова. Это показалось мне странным. Я спросил его о кладе и о том, отчего он не позволяет белым производить раскопки. Он ответил, что ни белые, ни черные никогда не смогут найти клад, и только одна женщина найдет его в определенное время, а именно когда этого пожелает Дух Бамбатсе, под чьей охраной и находится упомянутый клад.
— А что это за Дух Бамбатсе, мистер Сеймур?
— Не могу сказать вам ничего определенного, ибо сам не добился никакого толку. Слышал только, что дух этот вырастает в виде белой женщины, которая иногда на восходе солнца или при лунном свете появляется на вершине того гранитного конуса, о котором я только что говорил вам. Помню, как я, чтобы узреть ее, поднялся до рассвета, поступив, как полный идиот, поскольку, конечно, ничего не увидел. Больше мне ничего не известно об этом призраке.
— Скажите, мистер Сеймур, вы беседовали с моим отцом — я подразумеваю, наедине?
— Да, немного. На следующий день он проводил нас до нашего фургона и, как мне показалось, был доволен переменой компании. Странного тут ничего не было, потому что он, как и я, получил воспитание в Итоне и Оксфорде и, каковы бы ни были его недостатки, — хотя мы не заметили и признака их, ибо он не проглотил при нас ни капли вина, — в нем виден джентльмен, чего нельзя сказать о Джейкобе. Тем не менее этот Джейкоб оказался довольно начитанным субъектом, в особенности в области отвлеченных материй, и мог болтать чуть ли не на всех языках мира — словом, умный и ловкий пройдоха.
— Отец вам говорил что-нибудь о себе?
— Да. В минуту полной откровенности, а такая в конце концов наступила между нами, он поведал мне, что вся его жизнь — не что иное, как цепь неудач, за что он заслуживает много упреков. Он упомянул о том, что у него есть семейство, какое — он не сказал, живущее в Англии, сделать которое богатым, дабы загладить прошлое, он так стремится. Потому-то он и решил пуститься на поиски клада. Но, судя по тому, что вы мне сообщили, я, вероятно, не ошибусь, если скажу, что он не нашел ничего.
— Не нашел ничего и ничего не найдет, но все равно я рада слышать, что он думал о нас. Между прочим, я хотела бы исследовать это место, Бамбатсе.
— Так же как и я, мисс Клиффорд; только в обществе вашем и вашего отца, но не мистера Джейкоба. Если когда-либо вам придется отправиться туда с ним, предупреждаю вас: будьте осторожны!
— О, я не боюсь никакого Джейкоба! — ответила она со смехом. Хотя, кажется, отец все еще продолжает водить дружбу с ним; по крайней мере, в одном из писем он упоминает о компаньоне-немце.
Наступило молчание, длившееся некоторое время, после чего Роберт вдруг сказал:
— Вы рассказали мне вашу историю, хотите послушать мою?
— Да, — ответила она.
— Вам не придется слушать долго, потому что, в сущности говоря, мне нечего рассказывать. Перед вами одна из самых бесполезных личностей на свете, ничем не примечательный член класса, который в Англии называется высшим, человек, который умеет лишь метко стрелять. Скажу искренне, что за последние пятнадцать лет — в этом году мне стукнуло тридцать два года — все мое время, за исключением небольших перерывов, связанных с весенней рыбной ловлей, было отдано охоте. Не желая умалять своих достоинств, спешу прибавить, что я считаюсь одним из шести первых стрелков Англии и что, движимый честолюбием — да, великие небеса, честолюбием! — лелеял мысль превзойти пятерых остальных. Из-за своего увлечения споткнулся стоящий перед вами бедный человек. Эта страсть погубила меня. Говорили, что у меня есть дарования, но в погоне за вышеозначенной формой безделья я пренебрег ими. Я не избрал себе профессии, я не работал, и в результате в тридцать два года я разорен и не вижу выхода впереди.
— Почему же ваше положение безвыходно? — спросила она участливо, так как тон, которым эти слова были произнесены, опечалил ее больше, чем самые слова.
— Я разорен потому, что мой старый дядя, почтенный Джон Сеймур, наследником которого я считался, совершил нелепый шаг, женившись на молоденькой девушке, одарившей его парой цветущих близнецов. С появлением их на свет мои виды на будущее разлетелись в пух и прах; подобной же участи подверглись тысяча пятьсот фунтов стерлингов — ежегодное вспомоществование, которое дядя любезно выдавал мне, с тем чтобы я поддерживал свое положение в свете в качестве его близкого родственника. У меня были кое-какие собственные средства, но также были и долги; и посему в данный момент все, что я имею за душой, выражается в чеке на 2163 фунта 14 шиллингов 5 пенсов и в небольшом количестве наличных денег. В общем, все вместе составляет ту сумму, которую я привык проживать ежегодно.