— Михаил! — позвал голос Юрковского. — Скоро ты там?
— Сейчас, Володенька, — отозвался Михаил Антонович. Голос у него был какой-то странный — не то усталый, не то растерянный.
— Хо! — сказал позади голос Юры.
Жилин обернулся. В рубку входил Юра, заспанный и очень обрадованный.
— Вы тоже на «Кольцо-2»? — спросил он.
Быков дико взглянул на него.
— Химмельдоннерветтер! — прошептал капитан Корф. Он тоже начисто забыл о Юре. — Пассажиер! Ф-в каюта! — крикнул он грозно. Его рыжие бакенбарды страшно растопырились.
Михаил Антонович вдруг громко сказал:
— Володя… Будь добр, отведи космоскаф метров на тридцать. Сумеешь?
Юрковский недовольно заворчал.
— Ну попробую, — сказал он. — А зачем это тебе понадобилось?
— Так мне будет удобней, Володя. Пожалуйста.
Быков вдруг встал и рванул на себе застежки куртки. Юра с ужасом глядел на него. Лицо Быкова, всегда красно-кирпичное, сделалось бело-синим. Юрковский вдруг закричал:
— Камень! Миша, камень! Назад! Бросай все!
Послышался слабый стон, и Михаил Антонович сказал дрожащим голосом:
— Уходи, Володенька. Скорее уходи. Я не могу.
— Скорость, — прохрипел Быков.
— Что значит — не могу? — завизжал Юрковский. Было слышно, как он тяжело дышит.
— Уходи, уходи, не надо сюда… — бормотал Михаил Антонович. — Ничего не выйдет… Не надо, не надо…
— Так вот в чем дело, — сказал Юрковский. — Что же ты молчал? Ну, это ничего. Мы сейчас. Сейчас… Эк тебя угораздило…
— Скорость, скорость… — рычал Быков.
Капитан Корф, перекосив веснушчатое лицо, навис над клавишами управления. Перегрузка нарастала.
— Сейчас, Мишенька, сейчас… — бодро говорил Юрковский. — Вот так… Эх, лом бы мне…
— Поздно, — неожиданно спокойно сказал Михаил Антонович.
В наступившей тишине было слышно, как они тяжело, с хрипом, дышат.
— Да, — сказал Юрковский. — Поздно.
— Уйди, — сказал Михаил Антонович.
— Нет.
— Зря.
— Ничего, — сказал Юрковский, — это быстро.
Раздался сухой смешок.
— Мы даже не заметим. Закрой глаза, Миша.
И после короткой тишины кто-то — непонятно, кто, — тихо и жалобно позвал:
— Алеша… Алексей…
Быков молча отшвырнул капитана Корфа, как котенка, и впился пальцами в клавиши. Танкер рвануло. Вдавленный в кресло страшной перегрузкой, Жилин успел только подумать: «Форсаж!» На секунду он потерял сознание. Затем сквозь шум в ушах он услыхал короткий оборвавшийся крик, как от сильной боли, и через красную пелену, застилавшую глаза, увидел, как стрелка автопеленгатора дрогнула и расслабленно закачалась из стороны в сторону.
— Миша! — закричал Быков. — Ребята!
Он упал головой на пульт и громко, неумело заплакал…
…Юре было плохо. Его тошнило, сильно болела голова. Его мучил какой-то странный двойной бред. Он лежал на своей койке в тесной, темной каюте «Тахмасиба», и в то же время это была его светлая большая комната дома на Земле. В комнату входила мама, клала холодную приятную руку ему на щеку и говорила голосом Жилина: «Нет, еще спит». Юре хотелось сказать, что он не спит, но это почему-то нельзя было делать. Какие-то люди, знакомые и незнакомые, проходили мимо, и один из них — в белом халате — нагнулся и очень сильно ударил Юру по больной разбитой голове, и сейчас же Михаил Антонович жалобно сказал: «Алеша… Алексей…», — а Быков, страшный, бледный как мертвец, схватился за пульт, и Юру кинуло вдоль коридора головой на острое и твердое. Играла печальная до слез музыка, и чей-то голос говорил: «… при исследовании Кольца Сатурна погибли генеральный инспектор Международного управления космических сообщений Владимир Сергеевич Юрковский и старейший штурман-космонавт Михаил Антонович Крутиков…» И Юра плакал, как плачут во сне даже взрослые люди, когда им приснится что-нибудь печальное…
Когда Юра пришел в себя, то увидел, что находится действительно в каюте «Тахмасиба», а рядом стоит врач в белом халате.
— Ну вот, давно бы так, — сказал Жилин, печально улыбаясь.
— Они правда погибли? — спросил Юра.
Жилин молча кивнул.
— А Алексей Петрович?