— Любопытно, кем-то вы станете завтра, полковник, когда президент подпишет наш закон?
— Генералом, сэр! Генералом, вне всякого сомнения. Да, сэр, завтра только и будет слышно: «Разрешите вас поздравить, генерал! Вы совершили подвиг, генерал, вы совершили подвиг во имя бедных негров!», «Джентльмены, позвольте представить вам моего друга, генерала Селлерса, друга и благодетеля бедных негров!». Да провалиться мне на этом месте, если в газетах не станут писать: «Вчера вечером в наш город прибыл генерал Селлерс с сопровождающими его лицами и остановился на Пятой авеню! Генерал изволил принять приглашение на банкет, устроенный Космополитенклубом в его честь!» Вот увидишь, начнут цитировать высказывания генерала Селлерса по разным вопросам. И уж поверь, мнение генерала Селлерса насчет того, следует ли возбудить новый процесс и применить habeas corpus по делу несчастной мисс Хокинс, тоже будет кое-что значить в высоких сферах.
— А я хочу первым пожать вашу честную руку и приветствовать вас соответственно вашему новому чину и званию, и я хочу сделать это теперь же, генерал! — воскликнул Вашингтон, стискивая руку Селлерса и глядя на него с восторженной нежностью.
Полковник был тронут и в то же время доволен и горд — это ясно выразилось на его лице.
Вскоре после утреннего завтрака начали приходить телеграммы. Первая, подписанная Брэмом, гласила:
«БЕЗ СОМНЕНИЯ, ПРИГОВОР БУДЕТ ВЫНЕСЕН СЕГОДНЯ. КАКОВ БЫ ОН НИ БЫЛ, ПОЗАБОТЬТЕСЬ О ТОМ, ЧТОБЫ МЫ В СЛУЧАЕ НАДОБНОСТИ МОГЛИ НЕМЕДЛЕННО ПРЕДПРИНЯТЬ ЛЮБЫЕ ДАЛЬНЕЙШИЕ ШАГИ.»
— Вот это деловой разговор, — сказал Селлерс. — Замечательный малый этот Брэм! Единственный человек в Нью-Йорке, который меня сразу понял; он мне потом сам так прямо и сказал.
Следующая телеграмма была от Дилуорти:
«ПРИВЛЕК НА СВОЮ СТОРОНУ НЕ ТОЛЬКО НЕПРЕКЛОННОГО, НО ЧЕРЕЗ ЕГО ПОСРЕДСТВО ЕЩЕ ЧЕЛОВЕК ДЕСЯТЬ ИЗ ОППОЗИЦИИ. БУДУ ВНОВЬ ИЗБРАН СЕГОДНЯ ПОДАВЛЯЮЩИМ БОЛЬШИНСТВОМ».
— Превосходно! — сказал полковник. — У этого человека необычайный организаторский талант. Он хотел, чтобы я поехал с ним туда и помог все это устроить, но я сказал: «Нет, Дилуорти, я в любую минуту могу понадобиться здесь и Лоре и нашему законопроекту. Но вы и сами настоящий гений по организаторской части, — сказал я, и не ошибся. — Действуйте смелей, сказал я, — вы отлично управитесь». И он управился. Но меня тут не за что хвалить, если я и подбавил ему храбрости, так это только помогло ему выиграть сражение, но сражался-то он, а не я. Он завоевал на свою сторону Нобла, — я считаю, что это блестящий дипломатический ход, сэр, просто блестящий!
Вскоре пришло новое известие из Нью-Йорка:
« ПРИСЯЖНЫЕ ВСЕ ЕЩЕ СОВЕЩАЮТСЯ. ЛОРА СПОКОЙНА И ТВЕРДА, КАК СТАТУЯ. СЛУХИ, БУДТО ПРИСЯЖНЫЕ ПРИЗНАЛИ ЕЕ ВИНОВНОЙ, ЛОЖНЫ И ПРЕЖДЕВРЕМЕННЫ».
Вашингтон побелел, у него перехватило дыхание.
— Преждевременны! — выговорил он наконец. — Выходит, все они ждут обвинительного приговора!
Он и сам ждал того же, но у него не хватало мужества высказать это вслух. Он готовился к худшему, но, сколько ни готовился, довольно было намека на то, что Лору могут осудить, — и он весь помертвел.
Друзья начинали терять терпение; телеграммы ползли, как черепахи; впрочем, такая тревога снедала обоих, что даже и молния небесная показалась бы им медлительной. Они шагали из угла в угол, изредка перекидывались бессвязными словами и прислушивались, не звонят ли у двери. Телеграмма следовала за телеграммой. Все еще ничего нового. Наконец пришло еще одно известие, всего две строчки:
«ПОСЛЕ КРАТКОГО ПЕРЕРЫВА ЗАСЕДАНИЕ СУДА ВОЗОБНОВИЛОСЬ. ПРИСЯЖНЫЕ ГОТОВЫ ОГЛАСИТЬ ПРИГОВОР».
— Господи, скорей бы уж конец! — вырвалось у Вашингтона. — Эта неизвестность хуже смерти!
Потом пришла еще телеграмма:
«ОПЯТЬ ЗАМИНКА. ПРИСЯЖНЫЕ ПРОСЯТ НЕБОЛЬШОЙ ОТСРОЧКИ И ДОПОЛНИТЕЛЬНЫХ ИНСТРУКЦИЙ».
— Мученье, что и говорить, — произнес полковник и, помедлив, прибавил: — Что-то Дилуорти молчит, уже два часа от него ни словечка. Хоть бы от него получить телеграмму — все-таки лучше, чем ничего.