— Я пришел к вам по делу, мисс Хокинс, — мягко начал он. — Вам передали мою карточку?
Лора наклонила голову.
С той же мягкой вкрадчивостью мистер Гриллер промурлыкал:
— Тогда позвольте перейти к делу. Я человек деловой. Я устроитель публичных лекций, мисс Хокинс, и как только я узнал, что вас оправдали, мне пришло в голову, что чем раньше мы с вами побеседуем, тем выгоднее для обеих сторон.
— Я вас не понимаю, сэр, — холодно сказала Лора.
— Вот как? Видите ли, мисс Хокинс, вам очень повезло. Если вы вступите на это поприще под покровительством опытного наставника, успех вам обеспечен.
— Но я никогда не читала лекций, сэр, мне не о чем читать, и я понятия не имею, как это делается.
— О, не важно, это не имеет значения. Для того чтобы читать публичные лекции, совершенно не обязательно уменье. А уж когда имя женщины прогремело по всей Америке и когда она вдобавок еще и красива, — поверьте, у нее найдутся толпы слушателей.
— Но о чем я стану им говорить? — спросила Лора, поневоле чувствуя, что это становится и любопытно и забавно.
— О чем? О женщинах… да, я думаю, что-нибудь такое о женском вопросе… семейная жизнь, судьба женщины, что-нибудь в этом роде. Назовите вашу лекцию «Откровенные признания женщины» — вот недурное название. Лучше и желать нечего. Я готов предложить вам гонорар, мисс Хокинс, щедрый гонорар — двенадцать тысяч долларов за тридцать лекций.
Лора задумалась. Почему бы и нет, спрашивала она себя. Будет занятие, будут деньги. Должна же она что-то делать.
— Я подумаю и скоро дам вам ответ. Впрочем, мало вероятно, чтобы я… во всяком случае, не будем больше говорить об этом сейчас.
— Помните, мисс Хокинс, мы можем и опоздать. Публика непостоянна, завтра ее любопытство привлечет кто-нибудь другой. Всего вам наилучшего.
С окончанием процесса над Лорой Гарри Брайерли оказался на свободе и мог наконец отправиться на побережье Тихого океана, его призывали туда важные дела, о которых было уже столько разговоров. Какие именно дела — на этот счет он даже в беседах с Филиппом ограничивался туманными намеками.
— Секрет, мой друг, — говорил он. — Просто мы тут обмозговали одну штучку. Могу только сказать тебе, что это пограндиознее миссурийского плана, и притом дело верное. Я за одну только свою долю и полмиллиона не взял бы. И тебе это тоже кое-что даст, Фил. Я тебе потом напишу.
Несколько месяцев спустя он действительно написал Филиппу. Перспективы блестящие, но надо еще подождать. А пока не может ли Фил дать ему взаймы сотню долларов, месяца, скажем, на три?
Филипп сразу после суда поспешил вернуться в Филадельфию, а едва началась весна, кинулся в Илион и на деньги, взятые у сквайра Монтегю, нанял рабочих. Его одолевали заботы и тревоги. Прежде всего, Руфь работает в больнице сверх сил, — надо лезть из кожи вон, лишь бы она больше так не мучилась и не надрывалась. Угнетали его все возраставшие долги. Да еще ему чудилось, будто он единственный виновник разоренья Боултонов, он навлекает беды и несчастья на всех, кто бы ни оказался рядом! И он работал день за днем, неделю за неделей, мучимый лихорадочным нетерпением.
Молить небеса, чтобы они послали ему удачу? Но это будет грех и нечестие, думал Филипп. Позволено ли просить бога благословить труд, который, в сущности, и не труд, а только авантюра? И, однако, каждый день, взывая к небу, сей не слишком последовательный и во многом грешный христианин горячо молился за Руфь, и за все семейство Боултонов, и за всех, кого он любил и кто верил в него. Да не станет он причиною их несчастья, да не останется горьким неудачником.
С тех пор как этот молодой человек покинул родной дом и пустился в большой мир, он совершил кое-какие поступки, которые предпочел бы сохранить в тайне от матери и о которых не решился бы рассказать Руфи. В известном возрасте безусые юнцы нередко боятся, как бы их не назвали молокососами, а приятели Филиппа подчас бывали не таковы, каких выбрали бы для него авторы сей правдивой повести или каких, став постарше, он сам сумел бы выбрать. К примеру, кажется просто непостижимым, почему судьба его так тесно связана с судьбой его однокашника Генри Брайерли.
Однако надо отдать справедливость Филиппу: в какое общество он ни попадал, он не стыдился твердо следовать правилам, внушенным ему матерью, и ни насмешки, ни удивленные взгляды не могли отвратить его от привычек, усвоенных с младенческих лет. Даже легкомысленный Гарри относился к этому с уважением, и, может быть, это было одной из причин, почему и Гарри и все, кто знал Филиппа, верили ему без оглядки. И, однако, мы вынуждены признать, что Филипп не производил на людей впечатления очень уж серьезного молодого человека и никто не считал, что он не способен поддаться искушению. Кому нужен идеальный герой, тот пусть ищет его где-нибудь в другом месте.