пями лязгая.
Махину на воду спустили.
И вот уже морского странника
Далеко силуэт сиротский.
Вы — крестный моего «Титаника».
(Почти из Вас цитата, Бродский.)
Пусть бьёт в него волна шипучая
Там, на просторе океанском.
А с Вами, Бродский, я при случае
Хотел бы чокнуться шампанским.
* * *
Я опять лечу на самолёте.
Самолёт гудит на ровной ноте.
У окна, откинувшись слегка,
Сверху вниз смотрю на облака.
И во мне спокойствие такое,
Словно я попал в страну покоя.
Но едва ногой я землю.трону —
Нет моей тревоге угомону.
Стал ногой на землю, так уже
Поневоле ты настороже…
* * *
И возможно ли русское слово
Превратить в щебетанье щегла,
Чтобы смысла живая основа
Сквозь него прозвучать не могла?
Н. Заболоцкий
Неужели же нет первозданных, осмысленных слов?
Неужели же в сущности всё оказалось неверным?
Даже месяц, что плыл меж берёзовых белых стволов,
Был подвешен на нитке, раскрашенным был и фанерным.
Неужели же нет первозданных, осмысленных слов,
Чтоб пресыщенный мозг задевали и били по нервам?
Неужели всё было игрой? И всего-то делов,
Что, взойдя на подмостки, кривляться фигляром манерным?
Неужели же нет первозданных, осмысленных слов,
И всего-то делов, что ночами торчать по тавернам
У залитых вином и запачканных пеплом столов,
И заумные вирши гундосить каким-нибудь стервам?
Неужели же нет первозданных, осмысленных слов,
И всей жизни улов оказался до жути мизерным?
И со свалок журнальных гремит щебетанье щеглов,
И бездарная заваль себя называет модерном!
Неужели всё кончится бредом горячих голов,
Тех, что мир оглашают не словом, а рёвом пещерным,
И, подобно саркомам, гангренам и гнойным кавернам,
Ополчились на плоть первозданных, осмысленных слов!
* * *
Ресторан «Сирано».
Вывеска
Под вывеской — окно
И дверь в полуподвал.
Мой бедный Сирано,
Ты рестораном стал!
Девчонка мне питьё
Поставила на стол.
Напялен на неё
Твой кожаный камзол.
Болтается перо
Над шляпою у ней,
Но голое бедро
Рапиры поверней.
И всё же не возьму
Я твоего письма,
Хоть — видно по всему
Она не прочь сама…
Высокое нытьё
Ей быстро надоест,
Чтоб соблазнить её
Достаточен и жест.
Выпячивая нос
Во всю его длину,
Ты обсуждал вопрос
Полёта на луну.
Укрыт ночною тьмой,
Вещал ты в тишине,
А современник мой
Уже был на луне!
Мой бедный Сирано,
Твоя мечта смешна:
В архив уже давно
Романтика сдана —
Ни шпаги, ни плаща,
Ни благородных дам.
Но смерть от кирпича
Ещё доступна нам.
* * *
Ах как всё это, право, печально!
В нашем сердце некрасовский стих
Разгулялся рыдально-кандально
И ещё до сих пор не затих.
Ах как всё это, право, печально!
Это Лермонтов в юности нам
Ту строку обронил огнепально,
Что на сердце оставила шрам.
Ах как всё это, право, печально!
Это Блок через ночь, через снег
Из проклятого века прощально
Помахал нам в чудовищный век.
Ах как всё это, право, печально!
Но не в том ли бессмертья залог,
Что печально звучит как хрустально
До сих пор нам из пушкинских строк.
* * *
Два пенсильванских немца в чёрных шляпах
В сиянии окладистых бород
Вошли в автобус и уселись важно
И благолепно за моей спиной.
Через минуту я услышал странный
И неприятный щёлкающий звук.
Я обернулся — и в корявых пальцах
У немцев увидал пустые банки
Из-под каких-то минеральных вод.
И то и дело кто-нибудь из них
На банку нажимал, и та в ответ
Прищелкивала. Это продолжалось
От Питтсбурга до Вашингтона — больше
Шести часов, — и я возненавидел
Окладистые бороды, я проклял
Старинного покроя сюртуки
И шляпы старомодного фасона,
И все сентиментальные рассказы
О прелестях патриархальной жизни.
* * *
Леониду Ржевскому
Какая-то чушь, какая-то блажь,
Какой-то осенний кругом ералаш.
Размашисто дерево пляшет чардаш,
Рушатся листья у входа в гараж.
Ты по бульварам, осень, спешишь,
Ты по верандам, осень, снуёшь…
Как он неистов — над кряжами крыш —
Твой золотистый вертёж и крутёж!
Какая-то блажь, какая-то чушь,
Ветер в саду учиняет дебош…
Всю свою силу на ветви обрушь!
Ветер, ты всё оборвёшь, разнесёшь!
Ты как мятеж, ты как кутёж,
Ветер, по нашему саду идёшь!
Всё разгромишь, — ну, так и что ж?
Может быть, этим-то ты и хорош!
Как напоследок входит он в раж —
Клён заоконный, взлохмачен и рыж!
Солнечно, осень, меня взбудоражь!
Вновь ты стихами со мной говоришь.
Вновь мне из дому уйти невтерпёж…
Песней своей меня, ветер, утешь!
Только ты между ветвями пройдёшь —
Сразу же в дереве синяя брешь.
Какая-то чушь, какая-то блажь,
Красных деревьев идет демонтаж.
Сад мой, богатства свои ты отдашь,
Вот уже шабашу листьев — шабаш!
Листья слетают с деревьев-плакуш
Прямо в колодцы небесные луж…
Солнечный лист луже отдашь —
Вот и готов под ногами витраж!
Ветер, ты — нож! Бешено режь!
Скомканный куст так неуклюж.
Сколько летящих по небу депеш
С вечной мольбой о спасении душ!
Какая-то чушь, какая-то блажь,
Много на сердце разных поклаж —
Всякая ветошь, да ложь, да мираж…
Какую ты новую ношу мне дашь?
Знаю я: скоро, осенняя тишь,
К окнам моим ты опять подойдёшь.
Может быть, сердце моё навестишь,
Может быть, даже смиришь его дрожь.
Уже подымается лунная брошь
И всё заливает вечерняя тушь.
Я знаю: ты, осень, меня уведёшь
В какую-то темь, в какую-то глушь…
* * *
По каменным плитам колёса
Стучат все сильней и сильней.
Мне город кидает с откоса
Букеты вечерних огней.
Опять — неприкаянный странник,
Бродяга, скиталец — опять
Сбежал я от ласковых нянек,
Чтоб жажду ночную унять.
Крутись подо мною, планета,
Летите с боков, фонари!
Луны голубая монета,
Всю ночь надо мною гори!
Я с тихих ушел побережий,
Я жить начинаю вразброс!
Как будто я шерстью медвежьей
В автобусе ночью оброс…
Привычный порядок несносен,
Я снова пытаю судьбу,
А клык вурдалачий из дёсен
Уже оттопырил губу,
И глаз неуёмные свёрла
Горят всё наглей и наглей,
А рядом у девушки горло
Рассветного неба нежней.
* * *
Ты на пьесу не сердись, не сердись,
Автор пьесы знаменит, знаменит,
Автор пьесы — абсурдист, абсурдист,
Да и пьеса — динамит, динамит!
А на сцене — гастроном, гастроном!
Говорят в нем на родном, на родном!
По нью-йоркским авеню, авеню
К гастроному я гоню, я гоню!
Средь Нью-Йорка он залёг, он залёг.
(Ионеско носорог, носорог!)
Ты на пьесу не сердись, не сердись,
Старым пьесам не чета, не чета,
Автор пьесы — абсурдист, абсурдист,
Не поймёшь в ней ни черта, ни черта!
О поэте о большом, о большом,
Чьи слова мы бережём, бережём.
Чтобы было веселей, веселей —
Он справляет юбилей, юбилей,
А читатель дорогой, дорогой
На планете на другой, на другой…
Ты на пьесу не сердись, не сердись,
Чепуху в ней говорят, говорят,
Автор пьесы — абсурдист, абсурдист,
Сочиняет невпопад, невпопад…
* * *
Ливни, ливни то и дело.
Осень очень потемнела.
Словно тут прошёл походом
По лесам суровый Бог
И с размаху, мимоходом
Всю листву крепчайшим йодом
Основательно прижёг.
* * *
Ещё есть зал с Крестителем Родена,
И в том же зале Граждане Кале,
А выставок мелькающая пена
Во времени погаснет, как в золе.
Осенний дворик. Солнечно и пусто.
Филадельфийских клёнов пестрота.
И вот они, ворота в рай искусства —
Роденовские Адские врата.
* * *
Сегодня день непонятный вовсе.
Взялись откуда-то в городе овцы.
С посохом некто, в хламиде некто
С овцами шёл вдоль Большого проспекта.
Они обдавали клубами пыли,
От них шарахались автомобили.
И долго доказывал кто-то упрямо,
Что это какого-то дела реклама.
Не то реклама овечьего сыра,
Не то реклама спасения мира.
* * *
Видно, пришёл каюк.
Стал я совсем старик.
Кажется — больше, друг,
Не напишу я книг.
Критик в тебя влюблён,
Критик кричит «ура!»,
Если с тобою он
Из одного двора.
Если же ты чужой —
Влепит тебе вожжой!
Может быть, критик прав,
С полки меня убрав?
Выявил ход вещей,
Что я Дракула-граф,
Идолище, Кащей.
Вот я иду — ничей
Между высоких трав,
Звёзды моих ночей
Начисто растеряв.
Мне бы сказать хотя б
Несколько важных строк —
Как я в пути озяб,
Как я в пути продрог,
Как я во тьме дорог
Чуть было не погиб…
Только ни разу с ног
Критик меня не сшиб.
* * *
Мы с тобой о чем-то разговариваем.
За окном осенний вечер тих.
За окном — огромнейший аквариум,
Сколько кружит рыбок золотых.
Кажется — ещё одно мгновение —
И уйдём мы в воду с головой…
До краёв вся улица осенняя
Налита тяжёлой синевой.
Целый день виденья необычные
Неотступно ломятся в окно,
А напротив — домики кирпичные
Глубже опускаются на дно.
Может быть, мы где-то в тихой заводи
Люди, и деревья, и дома.
Протянулась далеко на западе
Водорослей красных бахрома.
А у дома зарослью коралловой
Куст качнулся по ветру чуть-чуть,
И фонарь медузою опаловой
Выпустил светящуюся муть.
Мы теперь особенно медлительны,
Точно важно плаваем в воде,
А такой прохлады удивительной
На земле не отыскать нигде.
Кое-как стихи мои набросаны —
Путаница беспокойных слов…
Я опять попался в сети осени:
У неё всегда такой улов.
* * *
Поздравляю со снегом, со снегом,
Что летел на щиты печенегам!
Поздравляю со снегом недобрым,
Что повозки заваливал обрам!
А под Киевом зимней равниной
Ехал князь со своею дружиной —
Снег на нём, на коне его пегом…
Поздравляю со снегом, со снегом!
Поздравляю со снегом косматым,
Что кидался навстречу номадам,
Что на скифские падал становья
В неоглядных степях Приазовья,
И, вздымая весёлые вьюги,
Леденел на хозарской кольчуге,
И, крутясь неуёмным бураном,
Шёл и шёл на шатры половчанам!
Поздравляю со снегом, со снегом,
Поздравляю с варяжским набегом,
С топором, со щитом, с булавою,
С завирухою над головою.
Поздравляю со снегом, со снегом,
С занесённым пургою ночлегом,
С очумелым полётом снежинок,
С мельтешеньем искринок, звездинок.
Поздравляю с безумьем метельным,
С завихреньем его карусельным,
Поздравляю с заносом, с завалом,
С ледяным заоконным кристаллом.
Поздравляю с нашествием снега!
Как он в стёкла ломился с разбега!
Захватило нас белое войско,
Расправляется с нами по-свойски!
И мы прячемся в шапки и в шубы,
И в мохнатые шарфы-раструбы,
И, тяжёлые шторы задвинув,
У печей мы сидим, у каминов.
Что же делать и нам, и деревьям,
И домам с наваждением древним?
С этим сном? С этим звёздным мерцаньем?
Чудно нам, и деревьям, и зданьям…
Может — я, этот дом, эта пихта —
Заблудились в пространствах каких-то?
Может быть — это Сириус, Вега?
Сколько снега, летящего снега!..