Лишь чудаков над вашим склепом встретишь;
Но даже им, искателям пути,
Сверкающую формулу бессмертья
В остывшем пепле вашем не найти!
И только страсть высоким воплем меди
Еще звучит, почти не отходя,
Да голубые молнии трагедий
У горизонта небо бороздят…
Лишь вопль из задохнувшейся гортани,
Лишь в ужасе воздетая рука…
Лишь речь нечеловеческих страданий,
Как маяки, как искры маяка, —
Векам, в века!
ЗЕЛЕНОГЛАЗОМУ ВРАГУ («Так пощипывает холод…»)[215]
Так пощипывает холод,
Так нащупывает нож —
Ощущение укола,
Электрическая вздрожь.
Обернусь. Зеленый, зоркий
Взгляд, притянутый ко мне.
Так хорек глядит из норки
На врага. Так каменеть
Можно, вылив в созерцанье
Волю бить, кусать, душить:
Ядовитое мерцанье
Ненавидящей души.
Так, смертельным страхом болен,
Перейдя времен предел, —
Достоевский из подполья
На Тургенева глядел.
Сердцем к сердцу, жалом к жалу,
Укусив от боли снег,
Той же яростью, пожалуй,
Бледный Пушкин прояснел, —
Лишь поймал стволом граненым
Ненавистный силуэт.
Взглядом подлинно влюбленным
Обнял. Крикнул пистолет!
Снова — в точность протокола,
К мелочам — от грозных глыб:
Ощущение укола,
Ощущение иглы…
Обернусь, и взор зеленый
Ускользает, гаснет шаг.
Да, за мной неугомонный
Соглядатайствует враг.
Ни на шаг не отодвинусь,
Не прикрою грудь щитом:
Плюс и минус, плюс и минус, —
Друг без друга мы — ничто!
ДЕСЯТИЛЕТНИМ(«Мне проследовать пора бы…»)[216]
Мне проследовать пора бы
Мимо вас к заботам дня,
Но, ребята, ваш кораблик
Задержал сейчас меня.
Он плывет, и крик ваш звонок,
У булыжника — аврал…
Так и Петр, еще ребенок,
С дядькой Зотовым играл.
Подождите, подрастете,
И у вас, как у него,
Будет Яуза и ботик,
Встреча с вольной синевой!..
Накормите ж сталью мускул,
Укрепите волей грудь,
Чтоб пристать к границам русским
Вы смогли когда-нибудь.
Чтобы дух ваш не был связан,
Чтоб иной была пора,
Чтобы пал советский Азов,
Как турецкий у Петра!
И тогда — проходят мимо
Дни, согбенно семеня, —
Вы моей земле родимой
Поклонитесь от меня!
БЕЗ («Бестрепетность. Доверчивость руки…»)[217]
Бестрепетность. Доверчивость руки.
И губы, губы, сладкие как финик,
И пряди, выбившиеся на виски,
И на висках рисунок жилок синих.
И ночь. И нарастание того,
Что называет Пушкин вдохновеньем…
Автомобиль буграстой мостовой,
И световой, метущий тени веник.
И это всё. До капли. До конца…
Так у цыган вино гусары пили.
Без счастья. Без надежды. Без венца.
В поющей муке женского лица,
Без всяких клятв, без всяких «или — или»!
МОЙ УДАР («Когда придет пора сразиться…»)[218]
Когда придет пора сразиться
И ждут сигнального платка,
Ты, фехтовальщик, став в позицию,
Клинком касаешься клинка.
За этим первым ощущением
Прикосновения к врагу
Как сладко будет шпагу мщения
О грудь его согнуть в дугу…
Но нет, но нет, не то, пожалуй:
Клинок отбросив на лету,
Я столько просьб и столько жалоб
В глазах противника прочту.
И, салютующий оружьем,
Скажу, швырнув в ножны клинок:
«Поэты, смерти мы не служим, —
Дарую жизнь тебе, щенок!»
РАССТРЕЛЯННЫЕ СЕРДЦА («Выплывут из дальности муаровой…»)[219]
Выплывут из дальности муаровой
Волга и Урал.
Сядет генерал за мемуары,
Пишет генерал.
Выскребает из архивной пыли
Даты-светляки.
Вспоминает, как сраженья плыли,
Как бросал полки.
И, носясь над заревом побоищ,
В отзвуках «ура», —
Он опять любуется собою,
Этот генерал.
Нам же, парень, любоваться нечем:
Юность истребя,
Мы бросали гибели навстречу
Лишь самих себя.
Перестрелки, перебежки, водка,
Злоба или страх,
Хрипом перехваченная глотка,
Да ночлег в кустах.
Адом этим только на экране
Можно обмануть.
Любят разжиревшие мещане
Посмотреть войну.
Любят в мемуарах полководцев
Памяти уют,
Ибо в них сражение даетс я,
Как спектакль дают.
Не такою вздрагивают дрожью,
Как дрожал солдат…
Есть и будут эти строки — ложью
С правдой цифр и дат!
Ложью, заметающею зверств и
Одичаний след.
А у нас — расстрелянное сердце
До скончанья лет.
СОЗРЕВШАЯ ОСЕНЬ («Окно откроем, и не надо…»)[220]
вернуться
216
Десятилетним
вернуться
220
Созревшая осень