Выбрать главу
Выходил нежданно из-за ели, Обнимал, укладывал в сугроб… Многие навек окоченели На узлах неразрешенных троп!
И, покликав быстролетным вьюгам, Уходил в их стелющийся дым… …Был он нашим стародавним другом И теперь остался он таким!
Лес зимою дивно изукрашен — Елочки в тяжелом серебре… И Мороз, наш дедушка, не страшен Краснощекой русской детворе.
Он таких, как ты, сердечно любит, В праздники захаживал к таким, Если ж нынче у тебя не будет, Значит, занят чем-нибудь иным…

ТРАЛЬЩИК «КИТОБОЙ» («Это — не напыщенная ода…»)[291]

Это — не напыщенная ода, Обойдемся без фанфар и флейт! …Осень девятнадцатого года. Копенгаген. Безмятежный рейд.
Грозная союзная эскадра, Как вполне насытившийся зверь, Отдыхает… Нос надменно задран У любого мичмана теперь.
И, с волною невысокой споря, С черной лентой дыма за трубой Из-за мола каменного, с моря Входит в гавань тральщик «Китобой».
Ты откуда вынырнул, бродяга?.. Зоркий Цейсс ответит на вопрос: Синий крест Андреевского флага Разглядел с дредноута матрос…
Полегла в развалинах Россия, Нет над ней державного венца, И с презреньем корабли большие Смотрят на малютку-пришлеца.
Странный гость! Куда его дорога, Можно ли на рейд его пустить? И сигнал приказывает строго: «Стать на якорь. Русский флаг спустить».
Якорь отдан. Но, простой и строгий, Синий крест сияет с полотна; Суматоха боевой тревоги У орудий тральщика видна.
И уже над зыбью голубою Мчит ответ на дерзость, на сигнал: «Флаг не будет спущен. Точка. К бою Приготовьтесь!» — Вздрогнул адмирал.
Он не мог не оценить отпора! Потопить их в несколько минут Или?.. Нет, к громадине линкора Адмиральский катер подают!
Понеслись. И экипаж гиганта Видел, как, взойдя на «Китобой», Заключил в объятья лейтенанта Пристыженный адмирал седой.
Вот и всё. И пусть столетья лягут, Но Россия не забудет, как Не спустил Андреевского флага Удалой моряк!

В ГОСТЯХ У ПОЛКОВНИКА («Люблю февраль, когда прибавит дня…»)[292]

Люблю февраль, когда прибавит дня Уже живее греющее солнце, Когда капель запрыгает, звеня, И где-то звякнет в жестяное донце.
День мощно раздвигает берега И, увлекая сладострастным зовом, Серебряными делает снега, А небо исступленно-бирюзовым.
Торопит он не упустить его Сиянья, трепетания и звона, — Он так хорош! И, друг мой, отчего Сегодня нам не посетить затона?
Так за реку! К полковнику, к дружку, Громившему противника на Белой. По голубому льду, по бережку, В поселок сонный и оледенелый.
Вся в инее пустыня тихих мест. Мы щуримся: играет солнце в жмурки. «Приветствую!» — сияет белый крест На старенькой полковничьей тужурке.
Он рад ли нам? О да, полковник рад, На этот счет не может быть двух мнений. Он курит трубку. Гости говорят: «Мы с водочкой, с хозяина — пельмени».
Усядемся. Под первых рюмок звяк, Еще холодной поднятых рукою, Начнет полковник: «Помню, точно так В татарской деревеньке под Уфою
Собрались мы», — и потечет рассказ, За ним другой, — не может быть иначе, Ведь память осветилась и зажглась В клетушке этой отепленной дачи.
И как поют, как весело звучат Событья восемнадцатого года, Когда с азартом молодых волчат Мы отгрызались от тебя, невзгода.
Когда ремни искателей побед Отягощали желтые подсумки.— И вот теперь, через пятнадцать лет, За эти годы подымаем рюмки.
Вздохнуть ли здесь, что «не было судьбы», Что навсегда для нас закрылись дали? Но ведь живет поэзия борьбы, Которой увлеченно мы дышали.
Мы только ль в прошлом, только ли в былом? Нет, всё еще звучит стальная лира: Вот в старике с Георгьевским крестом Вновь зоркого я вижу командира.
Он обнажает шашку и клинок, Единым взмахом поднимает цепи. Я слышу крик, я слышу топот ног По отбеленной заморозком степи.
И вражеское грозно поднялось Навстречу атакующему знамя… «Я лично Адмиралу преподнес Его потом», — подсказывает память.
И умолкает командир полка, И слышен ветра делается шорох, И облик Адмирала Колчака (Иль тень его) всплывает в наших взорах.
Где времени губительный таран? Не дышим ли мы боевой свободой? И только ли сибирский ветеран Жив вихрем восемнадцатого года?
Нет! Всё еще ты, боевой рожок, Звучишь, звучишь, зовешь призывной трелью, Не потому ль, что пулевой ожог Мозжит в кости перед ночной метелью?
О, сколько дум и чувств! Передо мной Какие память зажигает свечи! А за окном, над ледяной рекой Багряный, синий догорает вечер.
Прощаемся. Из этих тихих мест Нам до дому неблизкая дорога. Знак доблести — Победоносца крест — Приветливо сияет нам с порога.
Заря чуть тлеет. Шепчет тишина О пережитом, неизбывно близком, А за мостом огромная луна Восходит медным щитовидным диском.
вернуться

291

Тральщик «Китобой» («Это — не напыщенная ода…»). ЛА. 1942, № 3. Стихотворение основано на историческом факте. Во время Кронштадтского восстания, 13 июня 1919 года один из небольших кораблей, вышедший в дозор, а именно тральщик «Китобой», был уведен командиром сперва к форту «Красная горка», а затем в открытое море и далее в Копенгаген.

вернуться

292

В гостях у полковника («Люблю февраль, когда прибавит дня…»). Р. 1943 № 6. Печ. по: Лира (Харбин, 1945).