«Дворянство, — говорит господин Лассе, — приобрело нам столь много раз над неприятелем победу и в несчастные времена Францию спасало. История наша довольно то доказывает».
Без сомнения, мы много должны сему дворянству и ласкаем себя впредь еще более оному быть одолженными. Между тем, не должны мы выключить довольное число храбрых людей, которые из мещан показали ныне в воинской службе благородную душу. Государь сие узнал и между дворянством дал им место за их храбрые дела. История, прославляющая Монтморенси и Тюрена, возвышает также Фаберта и Катината, и я не знаю, имели ли первые франки, основавшие нашу монархию, другой титул дворянства, кроме их храбрости. Но здесь остановимся мы долее, нежели потребно. Примем то за подлинное, что Франция должна одному дворянству за все свои великие успехи. Я спрашиваю только о том, меньше ли храбрости тогда иметь будет полководец, когда брат его начальствовать будет над кораблем или над мануфактурою? Храбрый адмирал де Жоиоз имел брата монахом.
Стряпчий дворянства начинает опять новый спор и, рассматривая источники храбрости, находит, что «дворяне, плененные примером своих предков и с младенчества ни о чем ином помышлять не приобученные, как только искать своего счастия войною, прилагают к ней все свое внимание. С ними о войне только и говорить должно, и они из детства готовят себя к храбрости, от которой всего они и ожидать должны»; но возражение состоит в следующем.
Сии дворяне, из коих четверых полагаю я в одну несчастную фамилию, могут сказать отцу своему: «Почто приведены мы в заблуждение? Ты с юных наших лет сказывает нам, что счастия своего должны мы искать единою войною. Уже научились мы смеяться над неблагородными людьми, принимать оружие, обижать соседей, опустошать поля, мучить крестьян и вместо права употреблять насилие; мы имеем уже тигровую душу и совершенно к войне приуготованы; но видим, что с тех пор, как старший брат наш туда послан, терпим мы в платье недостаток, и какие трудности имели мы к снисканию сего поруческого места? Может быть, без покровительства нашею благодетеля мы бы и в том успеха не имели. Уже триста лет не посещает счастие старый наш замок, и ожидать оного надежды не имеем. Что нам делать шпагою, когда кроме голода не имеем мы других неприятелей?»
Отец их, может быть, разумнее бы сделал, если бы при изъяснении им своего родословия сказал им: «Любезные дети, многие пути отверсты вам к счастию: война, суды, церковь, и если принимать в уважение одно только счастие, то имеем мы еще купечество, в котором малыми вещами великие приобретаются. Оно доставляет нам великие богатства, в коих никто нас упрекнуть не может. Защищение, которое во всяком другом состоянии купить надлежит; милости, убегающие по мере искания оных; хитрости, подлости, пороки — словом, все сие здесь места не имеет. В купечестве всякий от самого себя, работы и прилежания своего зависит. Но я вам все сказать должен: хотя чрез купечество можно служить и сродникам своим и государству, но купец живет в малом почтении. Кто из вас имеет довольно бодрости духа взяться за оное?»
Вместо сего учения, которое, может быть, многие почтут разумным, говорил сей безрассудный отец детям своим об одной только храбрости, от которой они всего ожидать должны. Ожидание бывает несносно, когда предмет отчасу убегает далее, и несноснее того, когда, по многотрудной и бедственной жизни, невозможно дождаться нималой отрады.