Жалко его до слез, с его «не надо бояться. Там вечность и рай». И себя жалко. Но у Чиннова в стихах эмоции сменяют одна другую со скоростью, вполне соответствующей темпу современной жизни:
— О, ехать так ехать, — сказал попугай,Когда его кошка — из клетки — за хвост.
Монолог, начатый несколько десятилетий назад, окончен? «Современникам или потомкам я не знаю, что сказать»?
* * *
Последнюю свою книгу Чиннов посвятил «памяти матери и отца». Их судьбы, как и судьба всей России, были изломаны трагедией семнадцатого года. Горькое детство, потеря родины, нищета и бесприютность первых лет эмиграции — вот что так хочет забыть Чиннов, любуясь «прелестями земными», посмеиваясь над «прелестями» неземными. Но десятки лет – «никак не забыть тех жалких харчевен, русских могил, "когда легковерен и молод я был”», – это написано в Подмосковье в 1992 году.
Стихи, появившиеся после «Автографа», – почти сплошь гротески. И в них часто слышится «русская тема» – фольклор, частушечные напевы, просторечье: «Было давеча, стало нонече. Пляшут ангелы, скинув онучи», «Я к родному ковылю молодцом проковыляю». Мир непонятен, абсурден, несправедлив жесток. И все же — «пошутим в подлунном мире…».
А в лирических стихах — порой такая грусть. По сдержанности и скупости выразительных средств они напоминают «парижскую ноту»: «Вы говорите, что пора кончать…» или «Ты бы хотела увидеть…» («Я это стихотворение очень люблю», — говорил Чиннов). Но за этой сдержанностью – какая сила чувств, какое жизнелюбие!
Последние из написанных Чинновым строк полны радости жизни и надежды:
Весной на подмосковную дорогу(Всю в лужах, листьях, мокрых воробьях)
Я выйду с палкой. Здравствуйте, березы!Скучал без вас. Ах, радостные слезы!Еще я жив, я не холодный прах.
Таким я его и вижу. Идет себе, не спеша, по дачной дороге. Белоэмигрант, немецкий военнопленный, член Союза русских писателей и журналистов в Париже, заслуженный американский профессор, русский поэт.
* * *
Неужели не стоилоНам рождаться на свет,Где судьба нам устроилаЭтот смутный рассвет,
Где в синеющем инееЭта сетка ветвей –Словно тонкие линииНа ладони твоей,
Где дорожка прибрежная,Описав полукруг,Словно линия нежнаяЖизни – кончилась вдруг,
И полоска попутная –Слабый след на реке –Словно линия смутнаяСчастья – там, вдалеке…
* * *
К ночи мягче погода,Недалеко весна.Над трубой пароходаНевысоко – луна.
Дым нежней голубеет,Синим кажется мост.Искры легкие реютГде-то около звезд.
Берег уже и тише,Тих синеющий сквер.А немного повыше –Скоро музыку сферМы, быть может, услышим.
* * *
Так посмотришь небрежно,И не вспомнится позжеЭтот снег неизбежный,Этот светленький дождик.
Незаметно задремлешь,И не видеть во сне быОснеженную землю,Светловатое небо.
Это радостный признак,Это – счастье, поверьте:Равнодушие к жизниИ предчувствие смерти.
* * *
Петух возвещает, чуть свет,Что ночь позади;Кукушка – что столько-то летЕще впереди.
Куку или кукареку –Значенье одно:Что сыплется (будь начеку!)Струею зерно.
Ты знаешь, есть птица одна,Она не поет:Лишь время, как семя, онаНеслышно клюет.
* * *
В безветренных полях еще весна.Лишь одуванчик легкий облетает.И девочка крича бежит. ОнаЕго пушок прозрачный собирает.
А под вечер, еще едва видна,Растет Луна меж Марсом и Венерой,Еще почти прозрачная Луна –Как одуванчик светловато-серый.
Давай по-детски верить что Луна –Его душа. Быть может, вновь приснитсяНам нежная, небесная страна,Где даже одуванчик сохранится.
* * *
Яснее с каждым годом: да, провалСмешных попыток, тягостных стараний.Быть может, рок нам счастье обещал,Но, кажется, не сдержит обещаний.
Так в незнакомом тесном ресторанеВдруг видишь, в зеркалах, просторный зал,Идешь – и убеждаешься в обмане:Всё те же люди, тот же тесный залНа ледяной поверхности зеркал.
* * *
В Булонский лес заходишь в декабре:Деревья в сизом, снежном серебре.
И видишь, в довершение картины,Как будто наши, русские рябины –
И чувствуешь, острее с году на год,Ту горечь терпкую холодных ягод.
И рот кривишь. От этого всего –Оскомина. И больше ничего.
* * *
Шагаешь по мокнущей грудеБезжизненных листьев, во тьме –И вдруг вспоминаешь о людях,Погибших тогда, на войне.