Николай Асеев
По сумрачно-желтой арене бессмысленно скачет –Ну что, обреченный, израненный, черный, священный?О, взлеты пурпурных плащей над твоей незадачейИ свет золотого камзола (и точность движений).
О, смерть в розовато-сиреневых ярких чулкахИ яркие синие туфли — и точность их шага,За желтой изнанкой плащей – золоченый рукав.И вот уже кончено, бедный, — последняя шпага.
Так жалко упал на пятнистую охру земли.Как лилии, стрелы росли из кровавого бока.За хвост привязали и стремительно поволокли –Поспешно, позорно, — позорно, поспешно, жестоко.
А впрочем, к чему красноречие? Двадцать минутТобой занимались, тебе оказали внимание.Зачем обижаться? Другие и хуже умрут.А я – поживу. До последнего, брат, издыхания.
* * *
Была вечеринка в аду. И с бутылочкой ромаСклонялся Иуда к чертенку с лицом херувима.И Каин скучал подле черной диавольской кухни.«Святому Георгию» пели драконы «Эй, ухнем»,И демоны выли «Те Деум» средь гама и дыма.
И серые тени змеились у лодки Харона,И теням туманным показывал фокусы Хронос,И чья-то душа, разжиревшая черная такса,В зеркальной стене отражаясь, прилипла к паркету.
И мы танцевали на темных волнах Флегетона,И черный оркестр погружался в мерцание Стикса,Огромные люстры летели в застывшую Лету.Все, кажется, ждали Христа. Нет, конечно, не ждали.
* * *
Акакий Акакиевич,шинель – «тово»!Петрович покачиваетседой головой.
Во граде Петровомчерный утюг.Петрович, Петрович,шинель – тю-тю!Навек тю-тю, навсегда тю-тю!О, если бы чудо – я чуда хочу!
Ворона покаркивает.Могила. Снег.Акакий Акакиевич,шинель — шут с ней!
Не стоит искать, тосковать, бунтовать:в обитель небесную мчится кровать.В сиянье и славу, в парчу и виссонАкакий Акакиевич облачен.
А если и нет — и тогда не беда:над ним лебеда, под ним вода.«Энергия — в материю!» Всё физика, да.Копил, копил, сукно купил. Конец, господа.
ЭЛЕГОИДИЛЛИИ
* * *
Ветер воспоминаний тревожит увядшие письма,на острове воспоминаний шумят сухие деревья.Призракам, старым, не спится в небесной гостинице ночи.
Там забытое имя ложится на снег синеватою тенью,и тени веток сложились в неясную надпись. Я не знаюязыка загробного мира. Я видел в Британском Музеечерную египетскую птицу. Вот она – сидит неподвижно.Желтый глаз, как маленькая луна. Она более птица,чем все птицы на свете.
Вечером на Гаваях я проходил между сучьевокаменелого леса. Было безлюдно, мне захотелосьуслышать хотя бы тик-тик моих часов. Но ониостановились из уважения к вечности. Нет,я не намекаю на сердце, я говорюо тишине бессонницы, увядших письмах.Если зажечь их, в камине будут оранжевые бабочки,лазоревые бабочки, синие бабочки, черные бабочки,тени забытого имени, маленькие саламандры.
* * *
Не кажется ли тебе,что после смертимы будем житьгде-то на окраине Альдебаранаили в столицеСтраны Семи Измерений?
Истлеет Вселенная,а мы будем житьгде-то недалеко от Вселенной,гуляя, как ни в чем не бывало,по светлому берегу Вечности.
И когда Смертьв платье из розовой антиматерии,скучая от безделья,подойдет к нам опять,мы скажем: — Прелестное платье!Где вы купили его?
* * *
Motifs decoratifs, et non but de l'Histoire.
Jules Laforgue
Декоративные мотивы, а не смысл истории.
Жюль Лафорг
Черная птица на черном и снежном суку —иероглиф печали.Черный репейник в снегу —идиограмма зимы.
Тени, твоя и моя, на белом сугробе —граффити молчанья.
Треплются черные ветки кустов и деревьев.Как беспокойнакитайская каллиграфия зимнего садаи как беспредметна —абстракция света и снега.
* * *
«Мимоза вянет от мороза».Но нет мороза. Ледоход.Ночь, водянистая медуза,В дождливой мозглости плывет.
И, маленькая марсианка,Душа в земное бытиеГлядит, и мокнет перепонкаНа ручке бледненькой ее.
Не плачь, душа! Гляди сквозь пальцы(Их целых семь, как лед они)На смутно-сумрачные улицы,На тускло-мутные огни.
Не лучшая метаморфоза?А в прошлой жизни разве – рай?О муза, не кончай рассказа!Напомни мне! Не улетай!
Не выходи за марсианина!С ним не дели любовь и — кров.Звучи, мимоза, Мнемозина,Как музыка других миров.
* * *
Душехранилище хоронят.Из трупных аминокислотТюльпан с огнем росы в коронеНад гробом душным прорастет.
Не хромосомы — хризантемы.А в небе горы, тень вершин.И в том краю, где будем все мы,Ты медленно идешь один.