Преображен, неузнаваем,Не помня боли и тревог,Ночным или вечерним раемПроходишь молча, новичок.
Ты слышишь ангельские песни,А мы — лишь шум недолгих дней.Небесное тебе — небесней.Земное нам — еще земней,
Еще больней — или милее?Еще дороже каждый час?Не суета, а суть… Аллея,Могила. День почти погас.
* * *
В ожидании окончания,Окончания «представления»,Ты смотрел на море вечернее,В полутень молчанья печального?
Золотистое, серебристоеОпускается в море мглистое.Вот была Атлантида, кажется.Под водой она, не покажется.
Ты глядел на вазы этрусские?Где этруски? Лишь вазы узкие.Как, любезный друг, самочувствие?Все умрем – этруски и русские.
Всё на свете только предвестие,Всё на свете только предчувствие,Что в холодный пласт, в струи тусклые…Ну а вазам — вроде бессмертия.Но бессмертие это – грустное.
* * *
Лилась виолончель, как милость или чудо,Но отравили звук усталость и простуда.
Я Пушкина читал, но голова болела,И сладость нежная не победила тела.
Был океан, закат, но… ныла поясница,И не могла душа сияньем насладиться.
О, тело смертное. Но больше не прикажетМне ничего оно в наджизненном пейзаже,
Где слухом неземным и зрением нездешнимЯ буду жизнь ловить… в молчании кромешном.
А может быть — глухой — слепой — без чувств,без боли,Как мертвый эмбрион в холодном алкоголе?
* * *
Ни в коем случае, ни в коем случае,Хотя случалось и случается,Что сероватое, певучееНа ветке тонкой покачается –
И почему-то получается,Что не выветривается из памятиТот ветер у церковной паперти.
И тополя переливаются,Струится ива там, у Припяти,И горе преодолевается.
Душа легко переселяетсяВ далекое, былое (лучшее?),В тот полдень, выбранный из прихоти,В лучи и тучи, в то, летучее…
Но всё случайно, в лучшем случае.
* * *
«Документально и фактически»Доказано фотографически,»Детально, дактилоскопически:»Мы жили в Ейске, после — Витебске,»Сидели в Полоцке и Липецке.
»Не знают в уголовном розыске,»Что жили мы с тобою — в Божеске,»В Богочертовске, в Новодьявольске»(Кормились песенкой — о яблочке),
»Что распевали «Вдоль по Питерской»,»Гуляя у снесенной Иверской,
»Что жили в Райске, Адске, Ангельске»(Там снег белее, чем в Архангельске),»Что спали на снегу — на Витебской —»В Верхнеблаженске и Мучительске…»
* * *
But the caverns are less enchanting to the unskilled explorer.
Ezra Pound
Но непосвященному меньше расскажут пещеры.
Эзра Паунд
Зачем, скажи, ты терпишь холод грубый,Не рвешь серебряную нить,Скрипач усталый, друг печальногубый,Кого надеешься пленить?
Кто слушает? Кто вслушается в пеньеПоймет мелодию твою?Один смычок целует в восхищеньеСтруну, певучую струю.
Ну что ж, мечтай, что там, у страшной двери,Где вьются тени средь теней,Увидишь ты, как тихо внемлют звериЖемчужной музыке твоей.
Орфея-то, признаться, растерзали…Забудь — легенда, не беда.А нас, напротив, — по плечу трепали!(И жизнь нас — потрепала, да).
* * *
«Поэты – бессмертны…» Светлело, неярко,Над лондонской маленькой Мраморной Аркой.
Ты спорил о славе у края Гайд-парка,Где Байрон — а может быть, это Петрарка?
Бессмертье поэтам? А если ни жарко,Ни холодно им от такого подарка?
…Там дальше Вестминстер, аббатство, где лица«Бессмертных» поэтов… Но мрамор пылится,
И Шелли не видит, что — солнце, что птицаЛетит над аббатством и воздух струится.
…А в греческой урне, любимице Китса,Не сердце, а мертвое сердце хранится.
* * *
Мы говорили о свободе воли,О Зле и о Добре мы говорили,О Боге, и о смерти, и о счастье(И снежное повечерело поле).Мы говорили об Экклезиасте,О карме, Достоевском и Эсхиле.
Мы принимали белые пилюли,Усталые лежали на постели.
Мы думали о том, что постарели,Что было в жизни очень много боли.Мы говорили… о свободе воли.
И доброго мы ожидали знакаОт зимних звезд, от знаков Зодиака.
* * *
Только ветер пролетит, пойдет широко,Над Онегой, а потом — над Окой.
Только свет на непрозрачной тугой волнеПокачнется над ершом в глубине.
Только золотом пальнет отряд пескарей,Только облако пойдет поскорей,
Или утки к селезню подплывут,Он блестит, зеленый — ну изумруд!
(Сочетание в реке утиных тенейС отражениями русских церквей.)
Надо бы хоть уткой туда доплыть.Ну да что говорить, о чем говорить!