Бал Общественного Презрения,День Осеннего Равнотления.
Что война, газеты и радио!То захвачено, то украдено.Не заслуживает вниманияПланетарная Павиания.О Эдем, Цитера, Аркадия!
Успокой ты сердце свирелями,Мадригалами, пасторалями,Не волнуй ты сердца печалями.Запоем, хе-хе, менестрелямиНад рассветами и расстрелами.
* * *
Говорила Судьба по-жабьему,Жабьему, жабьему:«Змей Горыныч научит вас рыбьему,Крабьему, кк-рабьемуУму-разуму!»
Змей Горыныч из леса дремучего —Это чудище мучило, мучило,Только мучиться нам наскучило —Мы из чудища сделаем чучело,Чучело, чучело!
Защебечет Судьба по-птичьему,Птичьему, птичьему,И все переменится к лучшему,Лучшему, лучшемуПо щучьему веленью: по щучьему,Щучьему, щучьему!
* * *
Направо кумиры, налево табу.От них отдохнешь ты в холодном гробу,
Вот идол Работа, божок Чепуха,А вот, порицаемый, Демон Греха.
И крики шаманов, и жертвенный нож,И бубны, и маски, и дымная дрожь.
Ах, Демон Греха, он милее других:Прелестные девы в цветочках одних.
Но, может быть, лучше дышать ветеркомДалекой планеты, где сядем рядком,
Забыв, как лежали, скучая, в гробу,Средь мертвых кумиров и мертвых табу.
* * *
Как рыбка ненасытная пиранья,Пожрет Ничто страданья и старанья.
Пожрет Разлука, злая барракуда,Твое животрепещущее чудо.
Давно грызут Заботишки, СтрастишкиТвой светлый день, прожорливые мышки.
А Лао-Тце, задумчивый китаец,Два года жил, самим собой питаясь!
Не лучше ль, коль на то пошло, какбудто,Себя скормить тигрице, так, как Будда,
И в тень войти приятнейшего сада,Где ждет Нирвана, лучшая награда?
* * *
И сухая ноябрьская ночькак заросли чертополоха,огромные зарослисерых колючих стеблей,сделанных из осеннего ветра,из жесткого холода,из вороньего резкого грая.
В такую ночьв переулки выходят лемуры.Они качаются, как на лианах,на черной паутине молчания;
они вращаются вместе с планетой(только в другую сторону);они говорят, что нам лучше вернутьсяв Туманность Андромеды.
* * *
Отрубленную голову Пегаса,Его большие высохшие крыльяМне показали в городском музее.
Оскал зубов казался злой гримасой,В глазницах рос ковыль, покрытый пылью,В засохшей гриве шевелились змеи.
И, помня участь вещего Олега,Я отошел, сказав: «Прощай, коняга!Заездила тебя крутая горка!»
И он взглянул – и улыбнулся горько.
* * *
Из шелухи, из чепухиПлохие шуточки и штучки.Три ведьмы шепчут мне стихи,Сидят верхом на авторучке.
Из ночи, дыма и дождя –Алхимия и ахинея, –И небо, медленно дрожа,Внезапно стало зеленее.
Как на ладони бытие –Немного меда, много яда.А ведьмы, кутаясь в тряпье,Мне шепчут: «Малая награда
Тебе: стихи – какая чушь!Бирюльки, бабочки, безделки.И не бессмертие, а глушь,Канава, холод, дождик мелкий».
Параферналия, пораАбракадабра! Панчатантра!(Не алгебра и не игра,А контра-пунктик музыканта.)
* * *
Живу, изящными уютамиОт ужасов отгородясь(А время капает минутамиВ кладбищенскую непролазь).
Живу, любуясь безделушками,А вечность тянет, как магнит,И пасторальными пастушками(Как неожиданно!) — манит.
Там даже туча, именинница,Кокетничает с ветерком,Река целуется, бесстыдница,С кисельным сладким бережком.
И розовыми хороводамиПейзанки нежные плывутВ альков с маркизами, милордами,Маня в изящнейший уют.
Пикник в раю! Сия идеечкаМне по душе! Адье! Пиф-паф! —И смерть запела канареечкой,Остаток зернышек склевав.
* * *
Сад султанов, летний вечер сонныйТемный камень, темные бассейны,В них, как рыбки светлые, окурки.Со своими гуриями турки(Сулейманы юные, Гуссейны),Разукрашенные павильоны.
Абрикосов, персиков нежнееРозовато-смуглая Зарема,Бархатистоглазая Земфира(Легкой стрелкой каждая ресница).
А за парком, в тусклой вечности музея,Точно пышно-грузная трирема,Тяжело-роскошная гробницаАлександра, властелина мира.
И в гробу стеклянном между серых статуй,Вялой грудой бурых листьев клена —Внутренности, ссохшиеся в комья,И скелет, коричнево-мохнатый(Будто в почве высохшие корни) —Я забыл, какого фараона.Темный вечер, темные бассейны.
* * *
Как до Колумба, в хижинах ютитсяВ Колумбии больная беднота,Но этот город все-таки столица,И кажется, богата Богота.