Видишь: купаются в нежных закатахДуши детей, шалунов плутоватых.Множество душ, голубых и крылатых,Реют, прощенные, в Божьих палатах.
Терем в алмазах, сапфирах, агатах.Только — туда не пускают богатых.Мы не богатые. В общих палатахГрелись, тоскуя — в казенных халатах.
* * *
Своенравница, затейница, забавница,Своевольница, Судьба моя, Судьбинушка!Заиграется, устанет, затуманится –И куснет меня, драконушко, змеинушка.
А бывает — обернется добрым молодцем,Подойдет ко мне — царица Шемаханская,А потом вдруг — печенегом или половцем,В шапке рысьей или куньей (милость ханская!).
Но слетает слету шапка та косматая,Говорит Судьба: — Не плачь, сейчас помилую. –Превращается, гляди, стрела пернатаяВ драгоценную Жар-Птицу синекрылую.
Я молю ее: — Судьбинушка, голубушка,Не ласкай меня так нежно, нежно-бережно,Дай подольше посидеть у края бережка,Злая Смертушка презлая, Душегубушка!
* * *
Как белые птицы, летали высокие ноты,И к нам опускались флейтисты с нездешнего неба.Над пыльной дорогой мерцали следы позолоты,Как тень Аполлона, как тень лучезарного Феба.
Хрустальная роща блистала над синим заливом,За старым пророком бежал розоватый ягненок,И белые кони вослед голубым переливамНесли золотистых, прекрасных, нагих амазонок.
И полнилось небо конторщиками, продавцами,Они улетали на радостный остров Цитеру.Конторские книги махали большими листами,Сгорая, сияя, волшебно несясь в стратосферу.
И в нежных пейзажах Ватто или Клода ЛорренаВели хороводы сенаторы и прокуроры.И туча неслась, в темноте загудела сирена,А мы отдыхали на ложе богини Авроры.
* * *
Убитой было девяносто восемь,Убийце восемнадцать. Сколько жертве,Скажите, оставалось жить? Неделю?Ну а ему? Лет шестьдесят, пожалуй.
Он изнасиловал ее. СтарухаУж технику любви полузабыла.Она сама, наверно, удивляласьСмешному вкусу мальчика смешного.
Мне жаль его. Ее — почти не жалко.Шел дождь, когда его казнили. БылоЕще темно. Да, то-то и оно-то.Такие-то дела. И что тут скажешь.
* * *
В одну телегу (Пушкин!) «впрячь не можно»Весь мир (увы!) голодных и рабов.Телега жизни… Ей не быть порожней:На ней поклажа из людских горбов.
Веками снился нищим и калекамКровавый сон о правде и борьбе.Но… человек играет человеком,Пока судьба играет на трубе.
Крик о свободе, то слабей, то гневней,О равенстве и братстве на века.Но… проезжают райские деревни,Как в глупой песне, мимо мужика.
* * *
За счастье платил я немалый бакшиш,А рок, усмехаясь, показывал шиш.
Ну что же! В кармане порой ни шиша,Блоха на аркане, почти ни гроша,А все же я верил, что жизнь хороша.
Хватало на хлеб, на коробку сардин,И можно украсть и понюхать жасмин,И, главное, сам я себе господин.
Бывало, на юге я крал виноград.Жевал — и глядел на огромный закат.
Показывал кукиш людскому суду.Воришка! Еще изловчусь — украдуБумажку на жительство в райском саду.
Серебряных ложек — не крал никогда.Блестела не ложка — блестела звезда.
* * *
Надо ли было сказать в крематорииО биографии, темной истории?
В траурной рамке, «с глубоким прискорбием…»Глухо звучал неторжественный реквием.Что же, душа, — наслаждайся бессмертием.
Мы возвращались туманными рощами.Скучно паслись беловатые лошади,Влажно рыжели невзрачные озими.
Надо ли было сказать в эпитафииПравду о марихуане и мафии?
Жил он, замученный злыми пороками,Между аптеками и дискотеками,Между полицией, неграми, греками.
Как надоели убийцы, убитые,Разные мертвые, быстро забытые!
* * *
Мир наступит не скороНа Земле этой глупой.На полях СальвадораВидят матери трупы.
На родном пепелище,У сожженного кроваНочью каждая ищетСвоего дорогого.
Где библейские скалы,Где ливанские кедры,Пролилось там немалоКрови теплой и щедрой.
Кровью темной и алойМатерей и младенцевЗалита Гватемала:Разве жалко индейцев?
В ночь блаженную мая,В ночь осенне-сыруюПомолчим, вспоминаяМировую Вторую.
* * *
Ночью в приморском садуПальмы, темнея, шумят.Нет, не пророчат беду,Нет, не пророчат утрат.
Жалко, что я не найдуБледных, далеких Плеяд.Только большую звездуВ мареве облачных гряд.
Двое подходят к пруду.Странно: Христос и Пилат.Двое бродяг на ходуСпорят: Платон и Сократ.
Помню, бывало в бреду:В чаше — вино или яд?Кажется, в прошлом годуВидел я небо — и ад.