26/IV 1966
…Испытав настоящее землетрясение (до этого их было уже пять, легких), я могу делать сравнения — что хуже, землетрясение или бомбежка. Землетрясение хуже. В бомбежках и даже артналете есть некоторые закономерности, к которым можно приспособиться (например: ложись в воронку, второй раз в одно и то же место не попадет), а тут — никаких закономерностей, и ничего нельзя предугадать, предвидеть. Стихия, так ее!.. А когда трясется весь дом и грохочет на всех этажах над тобой падающая и смещающаяся мебель и ты ни черта не знаешь, кончится ли на этом или это только начало, на душе становится невесело. У бомбежки и в этом преимущество. Там разрыв — мгновение, если жив остался, значит, все, пронесло. Поживешь еще, до следующей бомбы…
7–8/V 1966
…Если еще не читал «Прощай, Гульсары!», прочти обязательно. Здорово написано. Молодец Айтматов! Талантлив и смел…
К. С. Коробицыну
14/V 1966
Дорогой Калестин Степанович!
Большое спасибо за фото, которое Вы прислали мне. Прекрасный снимок, очень верно выбран кадр, — та капля, в которой отражается мир, — можно час сидеть перед этим фото и все вспоминать, вспоминать… Атмосфера, настроение войны переданы лучше, чем через какие-нибудь взрывы, развалины. И самое поразительное — хотя голова жеребенка почти скрыта за животом матери, видишь выражение его морды. И вся его фигура, выражение морды говорят, что жеребенок не ищет сосков, он просто прильнул к матери, понимая, что она мертва. Это не вольный домысел мой, это все есть на Вашем фото. Но раскрывается оно не с первой минуты, а когда внимательно вглядишься в снимок, во все его подробности.
… Снимок поставлен на книжный шкаф у стены напротив письменного стола, и когда сижу за столом, он всегда передо мною…
Н. С. Атарову
Май 1966
Пишу вам не с того света, а с этого пока, не писал раньше потому, что ждал окончания землетрясения, но, видно, не дождешься его, землетрясение наше потеряло чувство меры…
…Говорят, человек становится взрослым, лишь когда испытает любовь, голод и войну. Надо добавить: и землетрясение. Я теперь уже совсем взрослый. Можно сказать даже — чересчур…
И. С. Янской
15/V 1966
Я знаю книги В. Канторовича, очень люблю и ценю творчество этого писателя, умного, честного, умеющего наблюдать жизнь и делать из своих наблюдений правильные и смелые выводы. Все, что выходит из-под его пера, то, по крайней мере, что появляется в журналах и газетах, немедленно прочитываю, и всякий раз — с большим интересом. Многие его вещи перечитал не раз. Короче — мне близко и весьма симпатично то, что пишет В. Канторович, хотя тематика его произведений и не деревенская, а я — «деревенщик».
При всем этом, однако, предложение Ваше насчет рецензии на «Сахалинские тетради» принять не могу. Во-первых, по причине нездоровья. Рецензия не роман, но и на нее надо затратить много сил, а я день хожу кое-как, а три лежу. Во-вторых, Сахалин я не знаю, не бывал там, и считаю себя не вправе разбирать книгу, написанную о том, что мне знакомо лишь по литературе, а не по личным наблюдениям. И в-третьих, я же не критик, рецензии писать не умею, пробовал когда-то, но, убедившись, что это не мое дело, теперь уж не пишу.
Таким образом, предложение Ваше хоть и по сердцу мне, но не по возможностям.
Н. А. Светличной
17/V 1966
…Вы просите сообщить для школьного музея кое-что, касающееся моей жизни в Ефремовне.
Жил я в Ефремовне с 1923 по сентябрь 1925 года. Сам я таганрожец, родился (в 1904 году) и вырос в Таганроге, учился там в техническом училище, а в 1921 году голод загнал меня в Котломину, где моя сестра Александра Владимировна Овечкина учительствовала в то время. Я жил у сестры, сапожничал, потом шил сапоги на хуторе Бальвы у кулаков Федора и Сергея Бальвы, Романа Калачева, Якова Гирича, а в 1923 году поселился в Ефремовке. Здесь я и сапожничал, и заведовал избой-читальней, и руководил самодеятельным драмкружком, и работал учителем в школе ликбеза.