Ежегодное присуждение Сталинских премий по литературе приводило к спешке, к поверхностному рассмотрению и обсуждению выдвинутых произведений. Не было необходимой проверки временем. А как беспринципно вело себя в этих делах руководство Союза!
Обычно чуть ли не все, что было напечатано за год в журналах и более или менее замечено, выдвигалось Союзом писателей на премию и представлялось в высшие инстанции. Руководство Союза, по существу, уходило от ответственности, уклонялось от прямого и смелого высказывания собственного мнения о лучших произведениях литературы за истекший год.
Были случаи, когда незаконченные многотомные романы премировались по частям, чуть ли не по главам. Автор дает второй книге романа другое название — и еще одна премия. По такому принципу Шолохову надо было бы дать за «Тихий Дон» восемь премий, ведь в романе восемь частей, или, по крайней мере, четыре — по количеству книг. Были случаи, когда иной писатель и две премии в год получал, — чего только не делалось впопыхах!
Появились среди писателей такие ловкачи-дельцы, что все свое творчество подчинили грубому расчету. Это же факт, я знаю таких писателей, у которых все было рассчитано до тонкостей, вплоть до того, в каком номере журнала выгоднее напечатать свою вещь в смысле шансов на премию. В первом номере напечатаешь — поговорят, пошумят и к концу года забудут. В двенадцатом номере напечатаешь — поздно, не успеют заметить. Значит, надо во второй половине года — в восьмом-девятом номере журнала — печататься. На таких условиях они только и приносили свои рукописи в журнал.
Так что дело, т. Сурков, не в отдельных ошибках, скажем, с романами Панферова. Ошибок было немало, и они нанесли явный вред нашей литературе.
Ведь что следовало обычно за присуждением премии? Безудержное захваливание в прессе и на всяческих собраниях, издания и переиздания, наводнение этой книгой всех библиотек Советского Союза. И в тех случаях, когда премия присуждалась неправильно, мы этим портили вкус читателей. А писатели, особенно молодые, начинающие, недостаточно еще оперившиеся, были в растерянности: да что ж это такое? неужели на это нужно равняться? неужели так нужно писать?
Много было у нас, конечно, правильно присужденных премий. Кто стал бы возражать против премии за «Малахитовую шкатулку», за «Петра Первого», «Любовь Яровую», «Тихий Дон», за «Василия Теркина» или «Молодую гвардию» и многие другие произведения, получившие действительно всенародное признание? Такие премии — это праздник, огромная радость для нас, литераторов, и для всего народа. И такое присуждение премий имеет безусловно прогрессивное значение.
Но в последние годы мы в какой-то мере ослабили требовательность, утеряли необходимую строгость при отборе действительно достойных произведений литературы. А строгость и высокая требовательность здесь крайне необходимы. Одна ошибка в присуждении премий наносит ущерба нашей литературе больше, нежели если бы премии совсем не присуждались лет пять.
Так вот, в этом я вижу одну из причин того, что в литературу за последние годы полезло много серого, посредственного, примитивного — и не просто полезло, а пролезло, пробралось на правый фланг, в ряды, так сказать, запевал или, если пафоснее выразиться, знаменосцев нашей литературы.
Вторая причина того, что последние годы двадцатилетия не блещут у нас особенными достижениями, мне кажется — в наметившемся серьезном, опасном отрыве части писателей от жизни.
В самом деле, во время Отечественной войны все писатели, способные носить оружие, не больные, не старики, были на фронте, были непосредственными участниками всех событий военного времени. Под горячим впечатлением лично пережитого сразу же после войны было написано много хороших романов, повестей, рассказов.
А дальше? В последующие годы был ли у всех писателей такой же плотный контакт с жизнью? Нет, тут что-то нарушилось.
Разве в буднях восстановления, в буднях нашего мирного строительства, меньше романтики, чем в боях?
Что получается сейчас? Молодые имена, успешно входящие в литературу в самое последнее время, — это все люди, крепко связанные с жизнью.