Начальник и окружающие. Отбивная и гарнир. Так и смотрит на меня, как на гарнир, не больше, а себя считает отбивной.
Ученых много, умных меньше.
Я пишу по пьесе в год. Но, конечно, каждая пьеса отнимает у меня не год жизни, а больше. Гораздо больше! Года три. И я об этом не жалею.
Если бы мне сказали: ты напишешь гениальную вещь, такую, что действительно потрясет сердца человеческие и что-то заметно изменит в жизни. Изменит людей. Счистит с их душ шелуху и накипь. Но имей в виду — последняя точка в этой вещи будет и твоим последним вздохом. Я бы, не раздумывая ни минуты, согласился.
Для пьесы:
— Смелость, смелость! Что вы говорите? А если этой смелостью воспользуется какая-то сволочь?
— А ты на его смелость — свою смелость!
Трагедия великих пьес — некому их играть. Так ли? Примириться с этой трагедией?
А плохие пьесы портят актеров, делают их еще хуже.
Так как разорвать этот заколдованный круг?
Надо все-таки играть хорошие пьесы. Пусть неважно играют актеры в хороших пьесах. Сначала — неважно, потом лучше будет.
Все-таки здесь путь для актера — к лучшему.
В плохих пьесах — только к худшему, только к падению.
Талоны на прием к директору завода… Были такие!
Выдавал на цех (лимит), и начальник цеха давал рабочим по своему усмотрению, кому дать, кому нет. Прием один раз в неделю, два часа.
Трудно писать путевы´е очерки так, чтобы они были к тому же и путёвые.
Мои отношения с театром — «коварство и любовь».
Разгадка, почему театры не любят мои пьесы. Прямо скажем. Берут, пробуют халтурить. Материал оказывает чудовищное сопротивление. Схалтурить нельзя. Разочаровываются и бросают…
Что мне мешает взяться за автобиографический роман? Недостаток эгоцентризма.
Теперь я понимаю, почему люди уходили в пустынники. От суматохи. От знаменитости. Негде побыть одному. Или — жена злая.
Совсем не для того, чтоб грехи отмолить. А просто — побыть одному.
К разговору:
Перефразируя известное изречение, можно сказать:
— Покажи мне твой репертуар, и я скажу, кто ты.
— Я не чистой воды сатирик, а, так сказать, с просатирью.
Хочется стать на колени и погладить, как голову ребенка: «Боже мой, ты сумела вырасти!»[13]
Об этой стране можно писать только с нежностью. Тяжелый хлеб. Это сразу вызывает огромное уважение к этому народу.
Как не стыдно американцам! Безоружная страна…: Это все равно что к ребенку применить силу.
Душа винтом!
Святое очковтирательство. Виды его. Сеют по лущевке — показывают как зябь. Из всех видов очковтирательства это наиболее порядочное.
«Рыцари сводки».
Челомудренный человек.
Без больших целей люди становятся тараканами.
Не было двух пальцев на правой руке, а бил очень сильно.
Соседи через потолок.
У него всегда было такое выражение лица, будто он сел на гвоздь и стесняется сказать об этом.
Дурак никогда не признает, что он дурак. Если бы он согласился с этим, то уже был бы умным человеком.
Девиз лакировщиков: «Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман».
«Бытие определяет сознание». Эти слова мне всегда казались грубо материалистичными. Их легко вульгаризировать. Всегда мне казалось, что в этой формуле чуточку не хватает хорошего идеализма. Не так ведь грубо обстоит дело связью брюха и ума. Не личное, а общественное бытие определило сознание Ленина, Маркса.
А. Эйнштейн:
«Когда я смотрю на тех, кто утверждает превосходство одной расы над другой, мне кажется, что кора головного мозга не участвует в жизни этих людей, с них вполне достаточно спинного мозга».
(В письме к математику Георгу Пику)
Чайки — души погибших моряков.
Смерти не бояться — это дурацкое дело. Ты не бойся жизни!
Одного доводит до инфаркта критика и самокритика, а другого — отсутствие критики и самокритики.
Мы — низы. Низы в смысле — низко пали.
Он был этому так же рад, как директор не преуспевающего драмтеатра открытию в том же городе театра музкомедии.
Пока жив — нечего бояться, а коли убили — так какой уж тут страх.